Хотя ничего нового там не происходило: киноартист очнулся от дремы и вновь завел свои анекдоты. Бирюков оглушительно хохотал, всем телом наваливаясь на столик и чуть не опрокидывая дорожную настольную лампу. Несколько раз он тоже пытался «проявить себя», но анекдоты его были невыносимо длинны, тягучи, и, главное, он почти всегда забывал концовку, в которой, по его словам, «и был самый смак».

— Странно… Как-то даже не верится, — тихо, как бы самому себе, сказал Кирилл, кивнув на артиста.

— О чем вы?

— Да вот не верится как-то, что это он… он самый читал недавно Пушкина…

Кирилл с любопытством и удивлением смотрел на Померанцева и Бирюкова.

И мне тоже не верилось, что один из этих людей недавно стихами говорил, будто бы о своих собственных чувствах… Мне не верилось, что другой из них тоже совсем недавно с таким увлечением и таким завидным знанием дела говорил о новом станке и об электропечи, которую он сам строил и которая самая большая в Европе!..

На наш вагон надвигался вирусный грипп. Причиной неожиданного бедствия была высокая сознательность и принципиальность нашего проводника. Проверяя билеты на перроне курортного городка, он уже кашлял и чихал прямо в лица своим будущим пассажирам. А потом успокаивал:

— Чтобы я слег в пути — не будет этого!

У проводника были красные, воспаленные глаза, горло он обвязал вафельным полотенцем, но, заходя в каждое купе, бодро сообщал:

— Он думает, я ему сдамся, грипп окаянный! А я если бы и скарлатиной заболел, не оставил бы своих пассажиров. В пути я — на посту. И не оставлю свой пост ни при какой температуре!

Он разносил кипяток, крепко настоенный на грузинском чае и вирусах. Пассажиры с опаской брали стаканы, а он успокаивал их:

— Я вас не брошу! Держусь из последнего! Не могу же я доверить вагон своему напарнику: зеленый еще…

Напарник его был не только зеленым, но и довольно ленивым пареньком, который на все просьбы и претензии пассажиров неизменно отвечал:

— Ничего-о, как-нибудь доедем…

На следующий день утром я почувствовала сильный озноб.

Киноартиста раздражали наши долгие разговоры с Кириллом. Накануне вечером, когда Кирилл вышел в коридор покурить, Померанцев вновь интимно прижался подбородком к моей верхней полке и вполголоса насмешливо произнес:

— Ну, как вам беседуется в «подвешенном состоянии»? Я вижу, что вы не на второй полке, а прямо-таки на седьмом небе от такого соседства.

Но утром киноартист уже не прижимался подбородком к моей полке.

— И так этот грипп некстати, — процедил он, зябко поеживаясь, набрасывая на плечи свой клетчатый пиджак и дыша в платок, продезинфицированный одеколоном. — У меня в первый же день приезда съемка. Еще не хватает заразиться и заболеть.

Бирюков, на минуту оторвавшись от своих папок, успокоил меня тем, что «грипп — это не рак и не скоротечная чахотка» и что «от гриппа никто еще на его памяти не умирал».

Приняв какое-то решение, Кирилл подтянулся на руках и спрыгнул вниз.

— К сожалению, от гриппа еще иногда умирают, — сказал он, обращаясь ко мне. — Бывают такие случаи. Но вы не умрете. Ручаюсь! Сейчас мы вас будем лечить…