Мать Григорьевича печально смотрела на всех нас с эмалированной фотографии на проржавевшем конусе со сваренным из арматуры крестиком навершия.
Всё… Вот и попрощались.
ГЛАВА VII. ОСТРАЯ МОГИЛА
– Не знаю, Павел Андреевич, может и личная обида примешивается… Наверняка есть и это. Но, по любому, согласитесь – прав ведь! Здесь всё такое – мелкое, приземленное, кугутское. Что культура, что всякие деятели, сам масштаб, абсолютно всё – слова, дела, люди. Помню, говорили моему отцу: "Уезжай на север, на Дальний Восток – ты везде карьеру сделаешь, только не здесь". Так и случилось. Просидел всю жизнь в одном ПТУ, лямок пять тащил – заместитель директора, парторг, история, эстетика, обществоведение – конкретно ради будущих штукатуров, плотников и сантехников убивался. УМЛ[142] при горкоме создал – десять лет его вел. Всех достижений – стопа почетных грамот, типа: "Лучший кабинет истории в системе профтехобразования УССР". Вы бы видели тот кабинет! Отец за последние десять лет помог с десятком, не меньше, кандидатских и докторских. Ему со всех раскопок Союза бакшиши тащили. Музей! Он же – не в дом, а на работу. Не куркуль – одним словом; полностью чуждый национальному менталитету человек. Не встраивался. Никак. Не украинец… Умер в пятьдесят с небольшим. Через год училище закрыли.
– Он у тебя, Деркулов, фронтовик – не ошибаюсь?
– Да. С сорок второго – вперед и с песней. Две войны, считая Маньчжурию.
– Где и кем воевал?
– Командир взвода минеров. С сорок четвертого – роты. Шестая гвардейская танковая армия. Бухарест, Будапешт, Вена, Прага. Потом Мукден. Капитан запаса. Ростовский государственный университет закончил на костылях. Впрочем, с инвалидностью до конца жизни ходил.
– Может, хватало ему?
– Не думаю… Последний инфаркт схлопотал когда в родном горкоме в очередной раз прокатили с квартирой.
– И награды не помогли?
– Да, какой-там! Две Красные Звезды, "За-Бэ-Зэ"[143] и пачка за освобождение-взятие, плюс юбилейного железа – навалом. У меня – та же хрень. За Афган – одна "Отвага". Причем, не там дали, а через год после возвращения. На хер она мне – потом?! Я же её не одевал – ни разу! Зато когда приехал, помню, пришел в свой Дворец Спорта. Мой тренер подошел, обнял, потом отвел борт шинели и отвернулся со скривившейся мордой. Вот так… Не оправдал высокого доверия! Никогда не забуду – словно кипятком обдали. А ведь в нашем взводе – каждый третий лег. Сам два раза умирал на госпитальной койке. И не заслужил даже теплого взгляда. Металлического кружочка на грудь вовремя не удостоился. Какая мерзость…
– Понимаю тебя, Кирилл Аркадьевич… – Нагубнов, еще глубже осел в стул и уставился уплывшим вдаль взором в темный угол вагончика.
– Хотите историю, Павел Андреевич, как юного героя загребли в ментовку?
– …?
– Прихожу в центральный гастроном. Сто пятьдесят метров от дома. Протягиваю деньги на бутылочку "Коктебеля". Мне в ответ: "Паспорт"! Я уже об этой херне слышал, поэтому, вместо паспорта протягиваю удостоверение о праве на льготы – там тоже, печать, фотография, все как положено. Мне в ответ: "Паспорт! Тут нет даты рождения". Я, все еще вежливо, уточняю – знают ли они, что это за корочки? Отвечают: "Знаем! Но – похуй… Или – полный двадцать один год, или – иди в жопу, ветеран сраный". Вот, так: умереть за Родину – можно, а бутылку взять, возвращение в семье отметить, – нет.