Успели больше, чем боялся… На середине пути, в каких-то жалких двухстах метрах до позиции Борюсика, над головой весело зачвиркали латунные птички. Считай – местами поменялись. Только что мы их из засады расстреливали, теперь они – нас. Кранты! Приплыли…

– К бою!!! В цепь! Справа-слева, по одному… Отходим! Кузнецов – души их!

Кое-как, захлебываясь снегом, расползаемся и принимаемся отгавкиваться.

Стовбур, гандон, выживу – никогда не прощу тебе загнанные маскхалаты! Словно насосавшимися вшами на ослепительной простыне, мы распластались грязными пятнами по белоснежной равнине. Представляю картинку в голографических прицелах наших гостей. Да сверху-вниз! Тир!!!

Сколько смог, забурился поглубже, нерпой накидывая на себя ластами сухой, сыпучий снег, закопался, и, придерживая клокочущее дыхание, осмыслено отдолбил короткими очередями по мерцающим меж кустов фиолетовым вспышкам, один магазин. С подствольника не достать – далеко. И очень хорошо! Пшеки сюда тоже не со штурмовыми пукалками, небось, прискакали.

Разбавляя буханье Антошиных пацанов, над головой раскатисто рычит "Утес". Следом, присоединяется, закашлявшийся длинным стаккато, АГС. "Громовцы" – сдают назад. Ага, камандосы! Это вам – не в Рубежное ночью вломиться… не положено, таким суперменам с тяжелым вооружением таскаться, вы – и так крутые перцы, дальше некуда. Золотые береты, мать вашу!

– Не дрочить! Отходим!!!

– Командир! Командир!

Что там еще за возня…

– Командир! Денатурат – ранен!

Пока, разрывая лёгкие, в один рывок, догреб до оторвавшейся вперед группы, думал – сдохну. Дед запрокинув в небо лицо с ошарашенными глазами, задыхаясь в кровавом кашле, утонул спиною в снег. Вокруг него сбились толпою четыре, не считая меня, бойца. Мы – слишком хорошая цель…

– Не стоять! Разбежались! Бугай – носилки! Жихарь! Два промедола и вперед – выносите… Быстро, быстро, быстро!!! Антон! Да угомони ты этих сук, наконец-то… Задрали!

Юра вбивает Передерию в бедро две ампулы обезболивающего и, просунув под него капроновые носилки, вместе с Бугаем волокут раненого вверх. Навстречу летят волчата Гридницкого.

Вырвались…

Спецназёров все же отогнали за кромку леса. Только их снайперы все еще постреливают одиночными. Тоже дальнобойщики – пули, злыми шмелями, над головами гудят. Судя по огню парными двойками, лупят с чешских "Фальконов"[135]. Надо побыстрее за скат… Спускаемся к БТРу. Впереди носилки. За вшитые в ткань обрезиненные ручки, вцепилось шестеро рук. Дед мягко плывет как на катере – только мокрые хрипы выдают состояние.

На броне мои афганцы – Прокоп, Стародум и Чапа – встречают. Глаза полнятся невысказанной виной. Расслабьтесь… Ваш поезд, братишки, давно ушел – эти гопаньки уже не для вас.

– Деда в машину?

– Подождите… – опустился на колено рядом. Передерий в сознании, но как-то сумеречно в глазах. Плывет наш Старый по реке забвения… В середине, на ладошку правее центра грудины, бронежилет вздыбился согнутой пополам пластиной. На пару с Юрой освободили место ранения. Это совсем не так просто, как кажется: броник не куртка, его не спустишь в два реза, а снимать, раздирая липучки – только раненого мучить да и осколки костей можно с места сдвинуть. По виду дыры – "двенадцать и семь"