«А утку и грузить ничем не надо, – подумал я. – Она сама как груз, поскольку из металла».

– Он рассказывал мне про случай, – неожиданно для самого себя сменил я тему, – когда погиб мальчик по прозвищу Чалый во время зацепов. Это действительно так?

– Зацепы? – не поняла тетушка. – Это что? Первый раз слышу.

Когда я все объяснил и рассказал историю с Чалым, она категорично завертела головой:

– Ничего подобного я не помню. Никакого Чалого. То, что по деревьям в детстве лазил лучше всех, помню. Не было ему равных в этом смысле. Случалось, по целому часу на деревьях мог просиживать.

– Это летом, а зимой он чем занимался?

– Уж точно не за грузовики цеплялся, – уверенно рассеяла мои доводы тетушка. – Лыжи, коньки – это в старших классах, а в младших – снежки, санки, снеговики. То, что и у всех в этом возрасте.

– Хорошо, – согласился я. – Можно посмотреть его комнату?

– Конечно, – она с трудом поднялась с табурета и направилась по небольшому коридору. – Я ждала, когда ты заговоришь об этом. За это время, что его нет, я ничего в ней не меняла, даже не убирала. Словно ждала, что ты придешь.

Чего только не бурлило в моей душе, когда я входил в комнату маньяка. Ожидал увидеть стены, оклеенные фотографиями Киры Синайской, вырезки из газет и журналов, где были обведены ее фотографии красным. Однако ничего этого не было. Я бы определил обстановку в комнате как деловую: стол с компьютером, стул, кровать, шкаф с книгами.

Насмотрелся, доктор, зарубежных фильмов про маньяков, вот и переносишь увиденное на российскую реальность. А у нас другие маньяки, другие жертвы, вообще – другой колорит, все другое.

Посиди в комнате, пропитайся энергетикой его жилища, вдруг сможешь понять, что им руководило, догадаешься, где спрятаны мобильники жертв. Но для подобного «погружения» требуется особое состояние – совсем не то, которое у тебя сейчас.

Кажется, разговаривая сам с собой, я ненадолго перестал замечать тетушку, скромно стоящую у дверей. Когда снова «включился», понял, что надо действовать, причем незамедлительно.

– Вы прекрасно понимаете, Тамара, – с чувством некоторой вины в голосе произнес я, – компьютер необходимо изъять и сделать обыск.

– Делайте, что хотите, – махнула она рукой. – Я для себя все решила окончательно. Обратной дороги нет.

– Перед самым арестом он, наверное, редко бывал дома, – спросил я, осматривая комнату. – Ночевал-то хоть дома?

– Не всегда. Перед самым арестом вообще не ночевал. Появлялся на полчасика-час и снова куда-то убегал. Об аресте я узнала из новостей.

На шкафу, у самой стены, я увидел небольшой флакончик, дотянулся, разглядел.

– А зачем ему ацетон? Не подскажете?

– Не хотела говорить, – махнула тетушка рукой, тяжело вздохнув, – да теперь смолчать-то не получится. Токсикоманил он… кроме всего остального. Брызнет в полиэтиленовый пакет ацетончику, и на голову.

– Что, и теперь, в тридцать пять лет? – удивился я.

Уловив ответный кивок, я мысленно обругал себя: «Ну, ты, доктор, и лопух. Если бы был чуть сообразительней, да почаще смотрел, что в твоих карманах, то и компьютер Лекаря нашел бы на неделю раньше, и объяснение ацетоновому запаху изо рта. Тамара там, на кладбище, тебе совершенно четко намекала, что хочет с тобой поговорить. А ты только через неделю бумажку с адресом нашел! Лопух и есть лопух».