Я расправил обертку от лакрицы. Слово «лакрица» там было написано на трех языках: «Lakris — lakrits — lakrids». Датский и шведский?

Понятно в любом случае. Хорошо, когда соседи почти что на одном языке говорят.

— Что-то такое было в его взгляде — боль, которую я помнил по собственному тогдашнему отражению в зеркале. Бакке идет на выбывание. Симоне надоело. Лишь вопрос времени, и он это знает, он уже почувствовал вкус горьких плодов поражения. Вы это расследовали, офицер? Спрашивали ее подруг, были ли у нее такие планы? Надо бы, ведь в таком случае у него был мотив — верно же? Crime passionel — так это у вас называется?

Неужели я увидел на губах полицейского улыбку? Он не отвечает. Конечно же нет, он ведь обязан держать в тайне все, что касается расследования. И тем не менее от мысли, что Хенрик Бакке — подозреваемый, я тоже непроизвольно улыбнулся. Мне даже скрывать улыбку неохота. Мы улыбаемся.

— А парадокс ведь, да? Я же так и не успел отправить документы на развод, поэтому на момент смерти Симоны мы все еще были мужем и женой. Поэтому, офицер, я единственный наследник. Так что если ее и правда убил Хенрик Бакке, значит человек, который украл главную любовь моей жизни, сделал меня миллионером. Меня. Вот что называется ирония судьбы.

Мой смех отражают шелковые обои и дубовый паркет. Я чуточку перебарщиваю: хлопаю себя по бедрам и запрокидываю голову. Так я увижу глаза полицейского. Холодные, как будто акульи, они пригвоздили меня к дивану. Я резко замолчал. Понял ли он? Я беру конфету «Дайм», уже открываю, но передумываю и беру вместо нее «Бали». Конфету «Дайм» я опять заворачиваю в фантик. Надо подумать. Нет, думать необходимости нет. Достаточно взгляда на полицейского.

— Если «Твист» чем и хорош, так это упаковкой, — говорю я. — То есть ты можешь передумать. Ты можешь передумать. Можешь снова завернуть конфету — никто и не заметит, что ее открывали. С другими вещами такое не пройдет. Например, с признаниями. Едва ты извлек их на свет, уже поздно.

Полицейский кивнул, даже скорее поклонился.

— Ладно, — говорю я. — Хватит спектаклей.

Я говорю так, будто принял решение здесь и сейчас, но это, разумеется, неправда. Нужного момента я жду уже несколько минут. И вот он настал.

— Вы нашли в подвале бутылочки с цианидом — верно, офицер?

Конфета тает на языке, и я чувствую, как прилипает к нёбу более твердая середина.

— Одной не хватает. Я ее с собой взял, когда меня выставили. Даже не знаю зачем. Мне было тошно, может, даже были мысли самому принять. Из цианида делают синильную кислоту — вы же это знаете?

Покопавшись в вазочке, мои пальцы достали конфету с банановым кремом, но автоматически положили на место. Старые привычки.

— Через пару дней после того, как я встретил в «Киви» Бакке, я купил пакет «Твиста». А в аптеке — одноразовый шприц, дома я его наполнил цианидом. Потом открыл пакет конфет, выбрал те, что с банановым кремом, аккуратно развернул обертки, впрыснул яд, снова завернул и положил обратно в пакет. Дальше все оказалось невероятно просто. В следующую субботу я дождался возле «Киви», пока туда на «порше» Симоны подъедет Бакке, раньше его проскочил в магазин с пакетом «Твиста» под пальто, положил его на край полки и проследил из-за стеллажа, чтобы Бакке взял именно его.