Это была тайная, почти никак не обнаруживающая себя страсть — в том мире, который играет на всём. Балли был первым, кто, заметив страстное увлечение Джонни, увидел нечто другое, чем надежду на выигрыш; поняв это, он и привязал его к себе.
Джонни играл не ради выигрыша. Он делал минимально возможные ставки и играл на удивление слепо, совсем не зная возможностей участников, не следуя советам и не давая их. Он сам себе не отдавал отчёта, почему играет, лишь чувствовал, что ему нужно быть поблизости от животных в момент их самых бурных проявлений. При виде одновременного старта шести борзых за электрическим зайцем, при звуке крыльев почтового голубя перед началом состязания, на дерби, на ипподроме, на скачках в Седжефилде или Понтефракте, на петушиных боях в индонезийских кварталах с Джонни происходило нечто неописуемое.
Балли никогда не рассказывал, откуда прибыл его груз и куда он в конце концов будет доставлен, и если их сотрудничество всё-таки продолжалось, — хотя Джонни с самого начала прекрасно понимал, как он рискует, — то лишь потому, что Балли давал ему возможность соприкасаться с тем невыразимым, к чему он всегда стремился.
У себя за спиной, в следующем за спальным грузовом отсеке, он перевёз для Балли яванского носорога, кожа которого была вся в трещинках и жёсткой, как металл, но у которого был удивительно мягкий и безвольный характер. У него побывали два окапи, гребнистый крокодил рекордной десятиметровой длины — в ящике, который торчал на пять метров из грузовика. Ему случилось перевозить пятнадцать ядовитых амазонских лягушек, моргающих глазами, совершенных, словно пятнадцать кобальтово-синих самоцветов. У него побывали восемь редчайших императорских рыбок-ангелов в двух аквариумах ёмкостью по шесть тысяч литров. Молодой слонёнок. Два снежных барса из Гималаев — с хвостами, длиной превосходившими их тела. Он возил южноамериканских чёртовых обезьян и императорских тамаринов. И однажды был совсем незабываемый случай — семья обезьян-долгопятов в ящике с двумя малышами, которые, повернув головы на сто восемьдесят градусов, уставились на него своими большими глазами, словно умоляя ехать осторожно.
Он не разочаровал их, ни этих животных, ни других. Он возил их с безграничной мягкостью и терпением. Он поддерживал нужную им температуру, кормил их и поил, разнимал, если им случалось подраться, а сама дорога, которая, как он знал, была для зверей мучением — многие часы, проведённые в темноте, без возможности ориентироваться в пространстве, в передвижной тюрьме, — становилась нежной и ласковой. Ни одно из животных Балли никогда не погибло по вине Джонни во время транспортировки.
В эти часы, проведённые в пути за рулём грузовика, с экзотическим, сильным, но всё равно хрупким существом в кузове, осторожно преодолевая неровности асфальта, Джонни бывал почти счастлив.
Теперь всё кончено: с большой долей уверенности он чувствовал, что случилось нечто непоправимое, что ему больше никогда не придётся возить груз для Балли. Именно поэтому его трясло.
За его спиной глухо закашляла собака, Джонни протянул руку назад и успокаивающе похлопал её. Потом он наморщил лоб. У доберманов короткая, гладкая шерсть. Его же пальцы уткнулись в ворсистый ковёр.