— Ничего. Он меня, значит, тоже увидел и поспешил… это самое… ретироваться.

— Спасибо, — поблагодарил старший из оперативников, прижал руку к груди, — вы нам очень помогли.

— Может быть, чайку?

— Нет-нет, в следующий раз. Времени тогда будет больше, и мы обязательно попьем с вами чаю. Обязательно!

Моисеев жил уже в центре Тель-Авива в роскошном отеле, в роскошном номере. Соседом по номеру был Бобер.

— Ты чего такой кислый? — полюбопытствовал Бобер утром тринадцатого августа. — Будто тухлой рыбы наелся.

— Я действительно наелся тухлой рыбы. — Лицо Моисеева приняло жалобное выражение. — Противно все. — Он обхватил руками плечи. — Жара здесь отвратительная. Бывает сухая жара, горная, как в Афганистане, а бывает влажная, будто в кастрюле с кипящей водой. Тель-авивский климат не по мне.

— Не тушуйся. Скоро в Иерусалим поедем, там будет прохладнее. И суше. Там это… как ты говорил? Там горный воздух.

Вместо ответа Моисеев вяло махнул рукой:

— Э!

— Что-то ты, Санек, ни бе, ни ме, ни кукареку. Может, тебя чем-нибудь развеселить? А?

— Ничего мне не надо. — Моисеев снова махнул рукой.

Служба безопасности отеля «Данпанорама» засекла, что днем к центральному подъезду подкатил новенький, блистающий лаком «мерседес». Из машины вышел весьма упитанный господин и, задрав голову, начал смотреть на окна отеля, словно отсюда, с подъездной площадки, выбирал себе номер поприличнее — по окнам.

К нему подошел сотрудник службы безопасности отеля.

— Вы что-нибудь ищете?

— Просто прикидываю, где живут русские.

— Откуда вы знаете, что у нас живут русские?

— Слухом земля полнится, — произнес с улыбкой господин, кивнул кому-то, кому именно, сотрудник безопасности отеля не понял, прыгнул в свой «мерседес» и был таков.

Наверху сигнал этого почтенного незнакомца поймал Бобренков — он стоял за портьерой и все видел.

Когда «мерседес» уехал, Бобренков с хрустом раскинул руки, прокрутил ими «мельницу», зевнул с подвывом.

— Что-то застоялся я…

— Давно в деле не был, потому и застоялся, — пробормотал Моисеев, заваливаясь на роскошный, обтянутый гладким атласом диван.

— Во-во, пора размять кости с мышцами. — Бобренков нагнал в голос бодрых ноток. — Не то ведь так действительно можно заболеть. Сегодня мы с тобой хорошенько выпьем и хорошенько закусим.

— Не хочется что-то. — Моисеев продолжал пребывать в состоянии непроходящей вялости и никак не мог из этого морока выйти.

— Не кисни, Санек!

Бобренков натянул на лицо очки с бледными стеклами, подошел к зеркалу, полюбовался собою. Воскликнул довольно:

— Во! Четыре глаза — и ни в одном нету совести! Пойду-ка я прошвырнусь по местным шопам. Ты не против?

— Не против.

Вернулся Бобренков через сорок минут. В одной руке он держал литровую бутылку виски, во второй — несколько связанных вместе кульков с закуской. С размаху кинул все это на стол.

Вскричал громко:

— Да здравствует желудок! Присаживайся к столу.

Моисеев зашевелился, свесил ноги с дивана, поймал ногой правый шлепанец, второй ногой завозил по полу — шлепанец не попадался, валялся в стороне.

Бобренков между тем шустро — откуда только такая шустрость появилась, ведь он всегда старался быть Бобром, степенным, уверенным в себе, жестким, — раскидал закуски по тарелками и, азартно потирая руки, понюхал их: