Бывало, что звонки раздавались даже в три часа ночи.

– Она у тебя? – спрашивала Шелли.

Кейл отвечал, что нет, а потом, повесив трубку, оборачивался к Сэми. Все, что им оставалось, – обменяться понимающими взглядами.

Сэми заключила с матерью сделку, но это не означало, что она перестала сопротивляться ей. Однажды она написала Шелли письмо на четырех страницах, в котором намекала на то, что, хотя мать притворяется, будто не помнит, что творилось в доме Нотеков, у Сэми подобных провалов в памяти нет.

«Я ничего не забыла, и сейчас я говорю не про Кэти… Может, я была еще маленькой, но я хорошо помню, что у нас творилось, и, уж прости меня, мама, мне кажется, что ты отказываешься помнить то, что тебе не нравится. Например, что ты делала с Никки и Шейном, все это валяние в грязи и ванны с кипятком. О да, этого ты не помнишь. Могу сказать, что со мной обращались еще очень неплохо».

Теперь, когда Никки уехала и старалась держаться как можно дальше от матери, а Тори, как считали ее старшие сестры, не сознавала всей глубины материнского сумасшествия, Сэми, возвращавшаяся периодически домой, пробовала призвать мать к ответу. То, что происходило в их семье, тяжелым грузом лежало на плечах всех сестер, но только ей удавалось воспринимать ситуацию с юмором.

Она продолжала досаждать матери напоминаниями.

«Я знаю, что происходит у других людей. Возможно, мне известно не все. Но я понимаю, что хорошо и что плохо. Я всю жизнь жила во лжи – пускай тебе это не нравится, но это так. И мне известна вся правда».

Поскольку Сэми копалась в их прошлом и ставила под сомнения действия матери, Шелли начала искать пути воздействия на нее.

– Дорогая, у меня нашли волчанку, – сказала она как-то раз по телефону. – Это очень плохо.

– Боже, мама! – воскликнула Сэми. – Мне так жаль!

Сэми мало что знала об этом заболевании, но понимала, что диагноз серьезный. Мать сообщила, что ей потребуется длительное лечение. Как будто этого было недостаточно, она добавила еще кое-что:

– И у меня огромная киста в яичнике. Придется делать операцию.

Сэми считала, что рак превратился для ее матери в подобие игры, но по какой-то причине не подумала, что и эти диагнозы тоже ее выдумка.

Хотя именно так оно и было.

«Самое забавное, – говорила Сэми впоследствии, – что мама больше ни разу не вспоминала про волчанку».

Ее мать была лгуньей, и Сэми это знала. Но ей требовались доказательства. Неопровержимые. Сэми решила покопаться у матери в спальне, когда та уехала по делам, – просто посмотреть, не попадется ли ей что-нибудь. Это было как перевернуть камень и ждать, не выползут ли из-под него насекомые. Она постаралась ничего не сдвинуть с места. У Шелли был настоящий талант замечать, если предметы в комнате хоть чуть-чуть меняли положение. Если их трогали. Иногда девочкам казалась, что она заметит, даже если они просто посмотрят на какую-то вещь.

Под кроватью Сэми обнаружила небольшой мусорный мешок.

Заглянув внутрь, она не сразу поняла, что в нем такое.

Грязь? Ракушки?

Сэми поднесла мешок к свету и присмотрелась внимательнее.