– Фью! – присвистнул Светлов. – Уже составил? Когда же ты успел? Дай взглянуть…

Он просмотрел мой план, приговаривая: «Так… так… так… это лишнее… это – да… годится». Я усмехался, наблюдая за ним. Он еще не знал, зачем я так поспешил с этим планом. Проглядывая мои записи, он вел себя как профессор, который проверяет контрольную работу студента-первокурсника. При всем том, что мы с ним провели вмеcте не одно дело и знаем друг друга больше двадцати лет, в каждом из нас сидит, хоть и глубоко затаенное, самомнение профессионального превосходства. Я считаю, что у оперативников Уголовного розыска нет широты взгляда, чтобы охватить событие во всех взаимосвязях с общественными проблемами, то есть, нет криминологического чутья, а он уверен, что мы, «важняки», не умеем из массы конкретных событий и фактов выхватить самую главную нить, которая напрямую ведет к преступнику, или, иными словами, что у нас нет криминалистического нюха. И теперь я как бы держал перед ним экзамен на следственную смекалку и, судя по его периодическим – «это ни к чему», «это туфта», «это лишнее», – с трудом тянул на тройку с плюсом.

– Ну, ничего, старик, – сказал он покровительственно. – Планчик годится. Но сроки ты себе поставил, извини, не управишься!

– Один, конечно, не управлюсь, – сказал я. – А с тобой – может быть.

– Со мной? – изумился он.

– В понедельник буду просить начальство, чтобы тебя перевели в мою бригаду. Со всем твоим отделом.

– Ну, это – фиг! – сказал Светлов и встал весьма решительно. – Во-первых, меня тебе не дадут. Я прикомандирован к ГУБХССу, к Малениной. И кроме того, меня совсем не тянет влезать в это дело. Советом подсобить могу, тем более, что у Ниночки такие подруги. Но влезать в это дело официально – извини. У меня дети. Я еще жить хочу. Тут Андропов фигурирует. Суслов! Ты что?! На фиг! Моя хата с краю!

Какой-то шорох за дверью заставил нас оглянуться. Светлов открыл дверь.

– Господи, что тут происходит? – под дверью туалета стояла полураздетая, в моем домашнем халате, Тамара. – Я думала, тут просто занято, а они курят!

А снег все шел. Заметь белых разлапистых хлопьев скрывала очертания домов и деревьев. Улицы были пусты, лишь группы алкашей торчали у дверей винно-водочных магазинов – ожидали открытия. Но в метро было оживленней: веселая, никогда не унывающая молодежь в шерстяных и байковых лыжных костюмах шумно ехала к Белорусскому и Савеловскому вокзалам, чтобы оттуда махнуть за город, в заснеженные подмосковные леса. Им не было никакого дела до Мигуна, Суслова и Брежнева. Они себе живут, катаются на лыжах, хохочут, валяются в снежных сугробах, целуются обветренными губами и не знают, что, может быть, в эти дни решается судьба их правительства, а значит – и их собственная.

Я и сам не знал этого в то субботнее утро, я просто тихо выбрался из своей квартиры, где еще спали Ниночка, Светлов и Тамара, и поехал в Прокуратуру, чтобы в тишине своего кабинета на свежую голову еще посидеть над планом следствия.

В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал: