П. С. Жемчужина работала начальником Главного управления текстильно–галантерейной промышленности Минлегпрома СССР и была арестована по распоряжению Сталина якобы за утрату важных документов, которые, надо думать, у нее выкрали специально, чтобы иметь повод для ареста. Вместе с нею взяли под стражу ее технического секретаря Мельник—Соколинскую и нескольких мужчин, ответственных работников Главка. Жемчужина содержалась в камере Внутренней тюрьмы МГБ не одна — к ней заботливо подсадили превосходно воспитанную, очень контактную особу, в чью задачу входило разговорить огорченную арестом соседку. Каждое слово записывалось на магнитную ленту, расшифровка которой поступала непосредственно к Сталину. Однажды Жемчужина заболела и через надзирателей попросила полковника Лихачева, возглавлявшего расследование ее дела, ненадолго зайти к ней в камеру. Предварительно испросив на то разрешение у министра, Лихачев пришел к Жемчужиной и пробыл у нее полчаса, а после его ухода Жемчужина охарактеризовала Лихачева как вежливого и внимательного человека. Той же ночью Сталин вызвал к себе Абакумова и всячески поносил его, называя «предателем», «продажной сволочью» и «слугой двух господ».

Об этом я узнал от И. А. Чернова, которому взбудораженный Абакумов поручил отобрать письменное объяснение у Лихачева и безотлагательно провести служебное расследование.

В деле Жемчужиной есть еще один впечатляющий факт. Поскольку ни Жемчужина, ни Мельник—Соколинская, ни другие арестованные не признавались во вражеской деятельности, а без их признаний версия обвинения рушилась, на Лубянке произвели оригинальный эксперимент — путем побоев вынудили двух мужчин из Минлегпрома дать показания о своем сожительстве с Жемчужиной. На очной ставке с ней они повторили разученные подробности связи вплоть до излюбленных поз и иных скабрезных подробностей. Оскорбленная Жемчужина, в то время уже пожилая женщина, разрыдалась, а удовлетворенный достигнутым эффектом «забойщик» Комаров шепнул стоявшему рядом следователю: «Вот будет хохоту на Политбюро!»

Эту затею нельзя приписать Абакумову, Лихачеву или Комарову — семейное положение Жемчужиной напрочь исключало всякую самодеятельность. Автором пошлой инсценировки был, несомненно, сам Сталин, больше некому.

Сталин внимательно читал и все протоколы следственных действий по делу Абакумова. Любопытно проследить за тем, как он на них реагировал.

В марте 1953 года привлекли к уголовной ответственности Рюмина, а месяц спустя изрядно струхнувший подполковник госбезопасности Гришаев написал в рапорте:

«…в октябре 1951 г. я вместе с Рюминым оформлял аресты ответственных работников МГБ СССР и Прокуратуры Союза, которые были по национальности евреями. Компрометирующих материалов на них вообще не было. Рюмин объяснил, что аресты производятся по личному указанию Главы Советского правительства, который, просматривая показания Шварцмана, принял такое решение…»

О Шварцмане, выдающемся мастере «французской борьбы», о его «супе из бабы Цили» и о симуляции сумасшествия читатели уже знают, однако это далеко не все. В протоколе допроса, где Шварцман называет себя вождем всех евреев–националистов из ЧК и прокуратуры, есть и информация несколько иного свойства: