Он странный. Приходил на танцы с фотоаппаратом, девок исподтишка щелкал. Вот я ему шею английским ключом и распорол. А у него в доме на 15-й еще и Барышников жил, прибитый, в вязанной шапочке ходил — мы его на танцы звали, а он скромничал.

Верховодили шпаной блатные, те, кто с войны пришел, но встал на старые рельсы,— у них по руке, по ноге нет, ордена, а они, видно, в детстве не наигрались. Днем с пацанами кашеварят, вечерами краденое толкают.

Блатные хороводили в кабаках «Полтава», «Лондон», «Шанхай». К 60-м они уже отставали в развитии. Сгорели, как мой кореш Жорка Захар. Мы с ним в ЦПКиО гоняться на коньках ездили. Тогда там все аллеи, все лужайки заливали в сплошной лед. Я догоняю кого-нибудь — шапку сбиваю, а Жорка подбирает.

Каждое 5 мая на деревянном Тучковом мосту драки с петроградскими — 200 на 200. Без стрельбы, но порезать могли запросто. Мусора не лезли. Один раз, правда, в начале 50-х сунулись разогнать традицию, а мы даже их лошадям зубы выбили.

Милиционеры на конях с ППШ наперевес ночами патрулировали. И пересвистывались, потому что, если свисток слышен, значит, жив.

Оружия было много, но в цене особенное — для маленьких рук. Из ТТ пацан и в корову не попадет, так что искали дефицитные браунинги. А остального сколько хочешь. У меня в сарае на 16-й линии миномет стоял. Пацаны наганы в пристенок проигрывали. Мы в войну ходили играть на Лютеранское кладбище. Могилы с немецкими фамилиями у нас там за фашистов шли. Так что все, что там отбито, это нами из пистолетов и пулеметов отбито. Там малины много росло, в склепах нищие жили. В кинофильме «Брат», где они в склепе сидят, показали крохи от прошлого.

В середине 50-х умыкнули мы с Крестовского острова хорошую медь — срезали с яхты ночью киль и сдали на Донской переулок в утильсырье. Нас кинули — просто не заплатили. Так мы взяли артиллерийский порох — длинный такой, макаронами назывался, кусок мыла — динамит, привязали РГП — ручную гранату противопехотную, к ней лесочку подлинней и рванули ночью. Так жахнуло, что отчетность товароведа до Среднего проспекта разлетелась.

Никто языком не сболтнул. Мне мать всегда твердила: «Тебя спрашивают, а ты молчи». Я потом при задержаниях на допросах спать научился. Нас обучала не только улица. В нашем доме жил Циммерман — царский офицер. Он еще с Буденным до Варшавы дошел. Он все сидел на балконе, подперев подбородок клюкой. Все говорил: «Только в войну и отдохнул, когда выпустили из лагеря». Много знал, красиво говорил. Тетка моя выпьет «Стрелецкую», беломорину в зубы, на груди два ордена Красной Звезды и учит: «Дружинники вас лупят, потому что им бабы не дают».

Поэтому за стук могли порезать запросто. Это вам не бандитские посиделки. Время было и подлое — воронки по ночам людей собирали. Время было и доброе — если кто пироги во дворе печет, то всем по кусочку достанется.

Потом в центре время началось удобное.

А в 80-е пришли быки, и вскоре кончилось Ленинградское время.