Ей и так было о чем задуматься.

В пятницу она решила изменить сложившийся порядок на занятиях у Бланеса.

— Как вы предлагаете это решить?

Бланес показывал на одно из уравнений, записанных его мелким убористым почерком. Но Элиса и остальные студенты умели читать эти символы так, будто это был обычный текст, и знали, что они заключают в себе Основополагающий Вопрос данной теории: «Как обнаружить и выделить мельчайшие временные струны с одним единственным концом?».

Тема совершенно бредовая. Математически было доказано, что временные струны лишены одного из двух концов. Чтобы проиллюстрировать это сравнением, Бланес нарисовал на доске линию и попросил студентов представить себе, что это кусок нитки, лежащей на столе: один из ее концов — «будущее», а другой — «прошлое». Нитка движется в сторону «будущего», он обозначил это движение стрелкой. Иначе быть не могло, поскольку по результатам уравнений конца с «прошлым», противоположного края нитки, просто не существовало (это было то самое объяснение односторонней направленности движения времени, столь прославившее Бланеса). Бланес для наглядности нарисовал знак вопроса: свободного конца, который можно было бы отождествить с «прошлым», не существовало.

Однако самым невероятным, тем, от чего все попытки логического осмысления рассыпались в прах, было следующее: несмотря на отсутствие одного из концов, временная струна не была бесконечной.

Край «прошлое» имел конец, но этот конец не был краем.

У Элисы этот парадокс вызывал пьянящее головокружение. Подобное всегда происходило с ней, когда ей удавалось уловить отголосок странности в устройстве нашего мира. Как могло быть, чтобы при пристальном рассмотрении сокровенных деталей реальности выяснилось, что она слеплена из недоразумений, подобных обрывкам струн с концами, которые не были краями?

Как бы там ни было, Элисе казалось, что она знает ответ на заданный Бланесом вопрос. Ей даже не понадобилось записывать его в тетрадь: она уже тщательно продумала ответ дома, и выводы роились у нее в голове.

Сглатывая слюну от волнения, но полностью уверенная в себе, она решила рискнуть.

Двадцать пар глаз внимательно изучали доску, но сразу поднялась только одна рука.

Рука Валенте Шарпа.

— Слушаю вас, Валенте, — приветливо улыбнулся Бланес.

— Если бы в промежуточных фрагментах каждой струны существовали петли, их можно было бы идентифицировать с помощью дискретных зарядов энергии. Если бы этой энергии было достаточно для разделения петель, их можно было бы даже выделить. То есть… — Последовал бурный поток математических терминов.

Когда объяснение завершилось, в аудитории царила полная тишина. Все, включая Бланеса, казалось, были вне себя от удивления.

Потому что ответил не Валенте. Словно кукла чревовещателя, парень открыл рот, чтобы заговорить, но, перебивая его, зазвучал другой голос, голос кого-то, кто сидел через два человека слева от него.

Все смотрели на Элису. Она смотрела только на Бланеса. Она слышала, как колотится сердце, и чувствовала, как горят щеки, словно вместо уравнений она только что прошептала ему слова любви. Элиса выдерживала пристальный взгляд его прищуренных глаз (типичный для Бланеса, напоминавший манеру смотреть старого голливудского актера Роберта Митчема) с непостижимым для нее самой спокойствием. Однако то, что в других ситуациях являлось ее главным недостатком, ее горячность, сейчас оказалось преимуществом: она верила в свою правоту и готова была отстаивать ее перед любым противником.