— Мой фюрер, это не бред. Информация, которую я получил по хорошо проверенным каналам, не может быть подвергнута никакому сомнению, даже вашему, дорогой Адольф! — и Штирлиц вытянулся по стойке «смирно».

Гнев Гитлера превзошел все границы:

— Какое ты, русская свинья, имеешь право называть меня «Дорогой Адольф…»?! Это позволено только моей любимой Евочке Браун!

— Вы — слепец, мой фюрер. Ваша Ева сейчас в одной постели с вашим любимчиком Геббельсом!

— Молчать! Я вам запрещаю говорить, слышите, запрещаю! — прохрипел Гитлер, рыгая на Штирлица пену.

Прошло десять минут, Гитлер вызвал своего любимого адъютанта и они вместе со Штирлицем направились в апартаменты Евы Браун.

28 февраля 1945 года

(23 часа 17 минут)

Штирлиц ударом левой ноги вышиб дверь в спальню Евы Браун, которая спала в объятиях тощего Геббельса. Увидев своего милого Адольфа, она была удивлена, что он ворвался к ней без стука:

— Мог бы и постучаться.

— И ты смеешь мне такое говорить?

— А что, собственно, такое произошло?

— Молчать! Взять его! — показывая на Геббельса, закричал Гитлер.

Адъютант Гитлера, видя как беспокоен его шеф, ласково лизнул щечку фюрера и тихо прошептал:

— Дорогая, ну стоит ли волновать себя! Это все пустяки! Главное — наша любовь вечна!

Натренированные уши Штирлица услышали это и советский разведчик был не на шутку смущен.

— Так! — уже более спокойно сказал Гитлер.

Штирлиц все понял. Достав из правого кармана свой любимый кастет, он привел несчастного доктора в чувства, напоминающие предсмертные судороги, надел на свою жертву наручники и совершенно голого потащил по темным коридорам бункера по направлению, которое было известно лишь Штирлицу и Мюллеру…

В застенках Гестапо, в камере нижнего яруса третий день шла пытка носками. Несчастная жертва в виде доктора Геббельса, связанная по рукам и ногам, нюхала старые, грубые носки Штирлица и Мюллера. Мюллер, мастер своего дела, был неотразим:

— Кто из твоих сослуживцев участвовал в операции «Шнапс»? Кто подстрекал Даллеса и английских свиней к переправке партии в Россию? Отвечай, сволочь! — кричал Мюллер, подставляя носки к Геббельсу.

Геббельс молчал. Не помогал и любимый кастет Штирлица. Не помогали и портянки Гитлера, одолженные у него накануне. Геббельс был несгибаем:

— Я люблю любимого фюрера! Я был всегда предан ему.

Внезапно в камере появился Гитлер. Зажав нос, он подошел к Геббельсу, посмотрев на него с полным равнодушием и, обернувшись к Штирлицу, спросил:

— Ну что, Максимыч?

— Молчит.

— Молчит, — подтвердил Мюллер.

— А мои портянки? — спросил Гитлер.

— Не помогают, мой фюрер, — c сожалением в голосе сказал Штирлиц.

Гитлер устало посмотрел на Штирлица, перекинул взгляд на Мюллера и, плюнув в лицо Геббельса, спокойно произнес:

— Хорошо, развяжите его, мы его заставим заговорить. Максимыч, он поступает в ваше распоряжение. Разбудите его совесть! Объясните ему, что нехорошо торговать шнапсом, когда нам самим нечего пить!

— Слушаюсь, мой фюрер! — протараторил Штирлиц.

Гитлер ушел. За ним ушел Мюллер. В камере остались Штирлиц и Геббельс. И тут Геббельс не выдержал: