Сенмут звал его, показывал на берег, где неуклюжие пестрые твари трудились над мертвой антилопой.

– Взгляни, брат, – хойте! Гиены! В древности их приручали, ибо они сильней и кровожадней псов. Даже откармливали и ели... Слышал я, что за первым порогом и сейчас едят...

– В древности? Когда? – спрашивал Семен и получал ответ:

– В эпоху Снофру и Хуфу, да живут они вечно в царстве Осириса!

Тысячу лет назад? Полторы? Или две? И что за смутно знакомые имена? Хуфу – кажется, Хеопс, строитель пирамиды... А кто же такой Снофру? Его прародитель или наследник?

Время и язык по-прежнему играли с ним в прятки, не раскрывая до конца своих тайн. Знание слов еще не вело к безусловному пониманию, ибо слова рождались жизнью, являлись отражением ее реалий, дымом над кострами бытия. А бытие, даже столь, казалось бы, простое, как в эти архаические времена, было на самом деле неимоверно сложным, и в нем переплеталось все: боги, демоны, загробный мир и цены на пиво, названия месяцев, городов, народов и меры длины, праздники и имена усопших в древности владык, магия, верования, предрассудки и странные обычаи вроде поедания гиен. Эта сложность угнетала Семена, напоминая ему, что он – чужак, пришелец в этом мире, еще не свой.

На четвертый день плавания местность изменилась. Саванна, тянувшаяся по берегам реки, отступила и исчезла под напором скалистых нагромождений, причудливых утесов и камней; безжизненный пейзаж – бурые и серые каменные обломки, песок, дюны и кратеры – походил на лунный, и только нильские воды да теплое солнце напоминали, что их кораблик по-прежнему на Земле, а не в иных, неведомых и недоступных для человека измерениях. Днем было все еще жарко, но ночи стали на удивление холодны; топливо в этих краях являлось редкостью, костер раскладывали скудный и грелись около него, закутавшись в шерстяные плащи.

Ночная прохлада, однако, благоприятным образом сказалась на Инени. Четыре дня он пролежал в каюте, то засыпая, то просыпаясь и разглядывая потолок; юный Пуэмра кормил его, поил вином, помогал вечерами сойти на берег и устроиться рядом с костром. Казалось, жрец не только отходит после магического напряжения, но о чем-то непрерывно размышляет; иногда его задумчивый взгляд останавливался на Семене, губы сжимались, ноздри бледнели, и морщины бороздили лоб. Какая-то внутренняя борьба происходила в нем, словно в душе Инени вступили в схватку восторг и недоверие, желание понять и страх перед тем, что понять до конца – возможно, значит умереть.

Остальные спутники Семена были людьми простыми, а потому не слишком задумывались, откуда явился этот огромный, мускулистый и так непохожий на них человек – то ли из африканской саванны, то ли действительно из царства Осириса. Последнее даже было бы лучшим, ибо этот гигант не только спас их от нехеси, но оказался вдобавок братом господина – а значит, на них на всех распространялось его божественное покровительство. Семену выказывали знаки почтения как знатному семеру, и с каждым днем становилось яснее, что можно его не бояться, поскольку он не бог, а человек: ест, пьет и спит, как все, и точно так же, если приспичит, Пускает струю с борта.