Но пограничников все это мало интересовало, они, похоже, именно за Костылем охотились. Там такие волкодавы, что колют любого на раз. Оперативники по тропе прошли, следы посмотрели и говорят: «Вас двое было. Кто второй и где он?»

Я сперва, понятное дело, под дурачка закосил: «Иду, никого не трогаю, на ходу починяю примус». Ну, тогда один из командиров ихней группы, капитан Свяченко, Коля Свеча, мне и говорит: «Сейчас шомпол на костре раскалю и выжгу тебе на лбу самое известное русское слово».

В общем, сдал я Костыля. Без потрохов, просто сказал, что был со мной человечек, кто такой – не знаю, но отзывается на погоняло Костыль. И ушел он в долину и сидит там, потому что здешних мест не знает и попал сюда случайно.

В общем-то вот и все, но через два дня, когда я уже послание передал и с точки возвращался, опять пересеклись наши пути-дорожки с погранцами и Костылем. Понятия не имею, что у них там было, только когда меня к Свече привели, сидели они у костра рядом. Ну, Свеча меня Костылю и вложил. «Знаешь, – говорит, – кто на тебя указал? Вот он». А Костыль зыркнул на меня и большим пальцем по горлу чиркнул – мол, не жить больше тебе, Гонец.

Так-то, если вдуматься, все верно: награда нашла героя. Я заложил Костыля Свече, Свеча меня – Костылю. Но в итоге Костыль жив-здоров и невредим, как мальчик Вася Бородин, а на мне косяк. Что-то в этой истории не так закручено, но что – непонятно. И хотя Костыль и сказал, что ничего не было, но я чую – «крестик» мне он еще припомнит.

Обойдя развалины Азума с севера, ночуем в каком-то одноэтажном пустом здании, а с рассветом выходим к реке. Погони нет, все тихо. Над бывшим поселком кружатся птицы. Обрушившийся железнодорожный мост тонет в тумане. Средняя ферма одним концом лежит в воде, но между нею и уцелевшей опорой натянуты два ржавых троса.

– Контейнер не урони, – говорит Костыль, первым ступая на покачивающийся трос.

– Не бздень, – мстительно отвечаю, берясь за верхний трос. «Паучья переправа» требует навыка, но мне не впервой, я уже ходил тут, и не один раз.

Внизу тихо журчит вода, противоположный берег скрыт туманом. Судя по всему, день будет жарким – небо чистое, солнце выныривает из болот у нас за спиной и сразу начинает припекать.

Мы отходим от моста едва на полкилометра, как идущий первым Костыль поднимает руку – внимание!

Перекинув автомат на грудь, я останавливаюсь, спрашиваю одними губами:

– Что?

«Хеклер-кох» уже в руках Костыля. Он откидывает крышечку на прицеле, внимательно осматривает местность, кусты, тростник, потом, не оборачиваясь, тихо произносит всего одно слово:

– Комод.

У меня сразу подскакивает пульс, на спине выступает холодный пот. За таким обыденным, простым словом скрывается одна из самых опасных тварей здешних мест, могучий зверь, что-то вроде плотоядного буйвола или бегемота.

Комоды обычно сидят в грязи, выставив наружу только плоскую голову с выпученными глазами. Когда к месту лежки хищника приближается добыча – болотные лани, собаки, крупные грызуны или люди, – сильные задние ноги выталкивают тушу животного, и комод мчится вперед, разинув огромную пасть, усеянную острыми зубами. Челюсти у него открываются не так, как у обычных зверей, – нижняя остается неподвижной, а верхняя выдвигается вперед и поднимается, словно ящик комода, отсюда и такое неподходящее для хищника прозвище. По-сургански, кстати, комод называется «зегбаун», что значит «тот, кто стережет».