Чужой.

Он умирает долго – бьется в агонии, рычит, бросая на меня ненавидящие взгляды. Я слежу за ним и одновременно за небом – в надежде увидеть «Призрак».

Самолет идет над водой на совсем малой высоте, метров тридцать, не больше, и все время как бы подпрыгивает, словно хромой бегун. Вспоминается прозвище американского бомбардировщика F-117 – «Хромающий гоблин». Не знаю, как летает этот самый «сто семнадцатый», а вот мы сейчас точно соответствуем такому определению. Еще бы кто костыли подал…

Костыль! Этот желтоглазый механик прошел через весь самолет! Я перешагиваю через все еще дергающееся тело и врываюсь в гулкую трубу фюзеляжа. На потолке зияет длинная косая дыра, деревянные скамьи обуглились.

И никого.

Иду к двери в пилотскую кабину, толкаю ее, выставив револьвер, и вижу на полу труп пилота с разбитой головой, рядом с ним – окровавленный гаечный ключ, а в кресле – Костыля, дергающего рычаги. Рычагов тут почему-то много, штук десять, видимо, система управления самолетом принципиально отличается от земных аналогов.

– Ты живой? – спрашиваю, перекрикивая рокот пропеллеров.

Костыль поворачивает ко мне оскаленное лицо, на лбу запеклась кровь, глаза дикие.

– Иди на хер! – орет он. – Сейчас гробанемся!

Словно в подтверждение его слов самолет клюет носом и устремляется к воде. Костыль хватается обеими руками за два одинаковых рычага и тянет на себя, упираясь ногами в приборную панель. Бросаюсь помогать ему, чувствуя, как через металл рычагов мне передается бешеный пульс погибающего самолета.

– Еще!! – орет Костыль. – Навались!

Кое-как нам все же удается выровнять машину. «Мы летим, ковыляя, во мгле. Мы идем на последнем крыле…»

– Иди пошарь насчет жратвы и оружия, – командует Костыль. – Только больше не стреляй в эту… в это… мы вроде оторвались, он не видит нас на фоне воды. Я постараюсь дотянуть до берега, посадка будет жесткой. Давай, времени мало!

Я смотрю на его заросший короткими каштановыми волосами затылок и неожиданно обнаруживаю, что Костыль начал лысеть. Это открытие отчего-то приводит меня в состояние, как говорит Полторыпятки, «повышенной веселости».

Так, с глупой ухмылкой на лице, я возвращаюсь в главный отсек и начинаю потрошить встроенные ящики и контейнеры. Добыча невелика: аптечка с черно-белой эмблемой медслужбы – рука, сжимающая хирургический нож, а также пара кожаных плащей-дождевиков, канистра с водой, спиртовка, запас сухого горючего, чайник и по мелочи – ложки, кружки, миски…

Негусто. Увязав все добытое в брезент, иду в хвост, попутно отмечая, что паровая машина работает уже не так бодро, как в начале полета, – в ее бешеном реве и грохоте слышится какой-то диссонанс. Ладно, это не моего ума дело. Костыль сказал: «постараюсь дотянуть» – значит постарается.

Шестипалый механик умер. Обшариваю карманы – ничего, даже патронов к револьверу нет. Отваливаю тело и приступаю к осмотру второго пилота. У него обнаруживается большой плоский пистолет, кажется, такие называются «Габах-5», сложенная в несколько раз карта окрестностей Марине, нож с костяной рукояткой, горсть конфет и гравированное изображение – молодая привлекательная женщина в высокой сурганской шляпке прижимает к себе двух очаровательных карапузов. Мальчики, судя по всему, близнецы. На обороте – короткая надпись сурганским «беглым языком». Я его читать не умею. И что удивительно – никаких документов! Судя по косвенным признакам, экипаж самолета имеет отношение к Сургану, хотя шестипалый механик, похоже, вообще гость из другого мира. Может быть, из того самого Очага?