– Ничего!!! – огрызнулась Юлька, посмотрев на Мери с такой лютой ненавистью, что та невольно попятилась. – Ничего не сделала, так мне, что ли, расцеловать ее?

– Не подходи к ней, – вполголоса сказала Настя, беря Мери за руку. – Переживает, чего там… Ничего, отойдет скоро. Наша Копченка подолгу носа не вешает.

Мери вздохнула, надеясь, что старая цыганка права. Но уже через несколько дней и ей, и Насте, и всему табору стало ясно, что Копченка «сдала». Она больше не вскакивала на рассвете, чтобы по росе умчаться в станицу или хутор и вернуться с полной торбой добытого. Больше не слышалось над табором Юлькиных песен, не звенел ее дробный, заразительный смех, не раздувалась парусом во время пляски рваная юбка. Теперь Копченка или сидела неподвижно возле шатра, уставившись в небо, иногда даже забыв запалить костер, или лежала в глубине полога ничком, уткнувшись в подушку. Цыганки искренне жалели Юльку, списывая все на ее беременность. Никому и в голову не пришло, что неунывающая Копченка будет так убиваться из-за того, что непутевый муж в очередной раз пропал из табора. К тому же последние месяцы беременности Юлька в самом деле выносила тяжело. Страшная тошнота и слабость, которые, по уверениям опытных женщин, должны были навсегда отступить к середине срока, мучили теперь несчастную Копченку непрерывно. Она почти не могла ничего съесть: тут же начиналось головокружение, к горлу подступал противный ком – и, если Юлька не успевала лечь навзничь, все съеденное немедленно находило путь на свободу.

– Сволочи! – плача, ругала Копченка неизвестно кого. – Да что же это такое, нешто сейчас время подходящее, чтобы еду вот эдак-то… Господи, что ж делать-то?! Вовсе не есть, что ли, мне?

– Попробуй только, безголовая! – выходила из себя Настя. – Ты же, дура, не себя, а дите голодом уморишь! Он ведь только то ест, что мамка в себя пихает! Ешь, говорю! Да не вставай! Пусть хоть что-нибудь в пузе-то задержится!

«Задерживалось» немного, но, к облегчению Насти, животик Юльки все же благополучно рос. Мери пыталась помогать Копченке по хозяйству, старалась давать медицинские рекомендации, но неизменно натыкалась на грубый отпор: «Молода, кукушка, мне советовать! Замуж сначала сходи, а потом учи цыганку, как дите носить, раклюха бестолковая!» Мери огорчалась, тогда еще не понимая, почему Копченка так бросается на нее, но надежды наладить отношения не теряла.

Рябченко тем временем быстро шел на поправку. Старая Настя уверяла, что болезнь переломилась окончательно в тот день, когда «Сенькин командир» наотрез отказался пить бабкину травяную настойку.

– Извините, я… Честное слово, больше не могу!

– Все, здоровый молодец стал! – удовлетворенно произнесла старуха, выливая темную жидкость на землю и растирая ее ногой. – Коль гадость эту не принимает, значит – живой!

Видимо, Настина настойка имела волшебные свойства, или же сыграла свою роль сила могучего двадцатипятилетнего организма, но вскоре гаджо, за жизнь которого еще недавно никто не дал бы и сломанной подковы, уже ходил на своих ногах по табору. Дина ухаживала за раненым, меняя повязки, помогая на первых порах есть, стирая рубашки. Но упорно притворялась, что не понимает по-русски, и ни на какие вопросы командира не отвечала. Тот не настаивал.