Какой же он тупица!
Как он мог отдать ей диадемы?!
А она!.. Зачем она так с ним? Он бы все для нее сделал… То есть нет, он не сделал бы! Он не вернул бы ей диадемы! Но как же не вернул, когда они уже у нее, и он все сломал своими собственными руками?
Василий уткнулся лицом в подушку и глухо завыл.
Глава 12
– Ты мрачный, – сказал Бабкин. – Надеюсь, это потому, что тебя мучает совесть?
Илюшин озадаченно взглянул на него:
– С чего бы вдруг?
– Ну, мы фактически стали пособниками преступления. Узнали, у кого похищенное, и сообщили об этом не владельцу, а вору.
– Да начхать, – отмахнулся Макар.
Маша рассмеялась и поставила перед ним тарелку с омлетом.
Илюшин приехал к Сергею с утра, когда тот еще завтракал. Его усадили за стол, налили кофе, сделали бутерброд. Он молча сжевал его, глядя перед собой, и взял вместо своей чашку Бабкина.
Сергей чашку отобрал, на друга посмотрел скептически.
– Выкладывай. С чего ты не в себе?
– Маша, когда человек начинает ощущать себя взрослым? – вместо ответа обратился Илюшин к его жене.
Маша, казалось, не удивилась.
– Взрослым?
– Ну… скажем, задумывается о старости. О своей старости.
– Когда умирают родители, – спокойно сказала Маша.
– Серега говорит о семье, ты говоришь о семье… Вне контекста родственных отношений что же, старости не существует?
– Почему, существует. Просто точка отсчета для старости – это всегда то, что тебе дорого. Если ты всю жизнь бегал кроссы, а в пятьдесят не смог, твоя старость начнется с хромоты. Для Сережи значение имеет семья. Для меня – способность удивляться. Пока удивляешься мелочам, чувствуешь себя вне возраста.
– А, ну с этим у меня все в порядке, – думая о чем-то своем, сказал Макар.
Сергей озадаченно склонил голову, не понимая, шутит он или нет.
– Э, да ты чего? Опять скрипит потертое седло? Ветер холодит былую рану? – Он легонько дотронулся до плеча Илюшина.
– Рана – ерунда! Меня беспокоит Гройс.
– Всех беспокоит Гройс. Он исчез.
– Это понятно… Но у меня из головы не выходит рассказ Одинцовой. Видишь ли, из ее слов получается, что он был немного не в себе, когда она приходила к нему. Час назад я разговаривал с Верманом… Думал, он признает, что они с Семой преувеличили способности старика. Может, боялись, что иначе мы не станем браться за расследование…
– И что Верман?
– Божится, что ничего подобного не замечал. И вот понимаешь, я никак не могу найти внятное объяснение, почему Одинцовой Гройс показался старым и больным, а Верман и Сема уверенно считали его бодрым и здоровым.
– У меня есть объяснение. – Маша налила себе кофе и села за стол. – Можно версию?
– Нужно!
– Ты сказал, эта женщина… Одинцова, да? – была у Гройса в гостях. Тебе не кажется, что он выпроваживал ее таким экстравагантным способом?
– Хм…
– Допустим, она ему надоела. Старикан решил пошутить. Он хулиган и артист. Изобразил дряхлую развалину. Или она его подруга?
– Да какая там подруга! – Илюшин усмехнулся, вспомнив портрет с овечьим лицом. – Хотела набрать у него материал для новой книги. Слушай, а ведь правда, хорошее объяснение!
– Материал для книги? – недоуменно переспросила Маша. – Подожди, это какая Одинцова? Писательница?