Окна были темные, и ключ под приступкою не тронут. Анюта отперла, но не вошла, опустилась в бессилии тут же на крыльце у порога и зарыдала, причитая:

— Гена, Гена, у какой-то негодяйки ты спишь сейчас? — Но опомнилась, пристыдила себя: о ком плачет? Как смеет плакать о муже, осуждать деяние бога? Он знает, что творит. Плакать нужно о божьем сыне, принявшем смертные муки на кресте…

«Но при чем тут Христос? — удивилась Анюта. — Мне самой больно, я и плачу о себе». Мало ли она молилась, выпрашивая себе счастье, а где оно? Послал ли ей бог хотя бы зернышко? Почему же так истово верит она во Христа? Да полно! Так ли крепка ее вера? Бог есть любовь — а во что она верила, в любовь или в бога?

Кощунственные мысли охватили Анюту, и чем дальше, тем больше сомневалась она, но мысль о том, что она уж, наверное, давно не верит, испугала ее. Возможно, и на молитвенные собрания ходит лишь потому, что привыкла к тем людям, любит их. Вот и получается, что верит в любовь. Но почему же столько лет она считала себя верующей во Христа, в бога, а верила только в одну любовь? Почему задумалась об этом сейчас?

…За лесом, за темными верхушками сосен начало разливаться розовое сияние. Заря словно кисточкой прошлась по стволам берез за дорогой на опушке вдоль Новопроселочной. Молодая, красивая женщина, сидевшая на крыльце, поднялась и с улыбкой проговорила:

— Славно-то как!

1965

Дедушку своего Митя не помнит, но очень любит, и вся пятилетняя Митина жизнь как добрым светом пронизана и озарена памятью о дедушке.

В честь деда, Дмитрия Назарыча, дали Мите имя. И голубенькая кроватка, в которой Митя помещался, когда был грудным, и сейчас помещается, сделана дедушкой. Всякие старые-престарые — самые любимые — облезлые и поломанные грузовики, погремушки и мишки были куплены когда-то дедушкой. Даже пальто Мите перешили из дедушкиного пиджака, потому что пиджак прочный и ноский.

Все вещи, принадлежащие дедушке, или те, что он сам сделал, очень прочные, потому что дедушка был слесарь, рабочий, и он мог сделать все что угодно. У него были золотые руки.

Очень ждал дедушка Митю, прямо-таки еле-еле дождался, своего первого и единственного внука. Крепко любил, носил на руках, возил в коляске по улице и по скверу, рассказывал ему сказки и пел песни…

Когда бабушка или мама вспоминают об этом, то Митя уверяет их, что сам и без них все до капельки помнит… Помнит, как идут они с дедушкой вдвоем по двору, дедушка ведет за ручку маленького-маленького мальчика в синем вязаном костюмчике — это его ведет, Митю, — и говорит ему про белую собаку. Белая собака услыхала, что про нее два человека что-то хорошее говорят, остановилась, повернулась к ним лицом, весело улыбается и виляет хвостиком.

— Не говори глупости, Митя, — прерывает Митины воспоминания мама. — Откуда у тебя это фантазерство? Где ты выучился обманывать? Разве я или бабушка говорили тебе когда-нибудь неправду?

— Нет, я все-все помню! — упрямится Митя, желая доказать свою тесную причастность к памяти деда.

— Ты не можешь помнить, — внятно и раздельно, как всегда отвечала на все Митины вопросы, объясняет мама. — Тебе было всего два года, когда умер дедушка.