«Выбросит… А ты, Шура, никогда не ходи в море. Слышишь? Обещай мне, что не пойдешь». — «Не пойду», — шептал замерзший Шурка и дергал мать за руку, звал домой. Уводила их тетя Даша, тоже рыбачка. «Бывает, и через полгода выбрасывает, — говорила она матери. — Так ты полгода будешь здесь стоять? Мальца застудишь, он уже чуть живой».

Была бы мать жива, стояла бы, наверное, сейчас дома, там, в Крыму, на берегу, и ждала бы, когда волны выбросят Шурку. А он не утонул в море, не погиб на войне. Его засыпает снегом в чужой теплой яме, пахнущей керосинкой.

Ночью Шурка обулся, оделся, затянул ремень, поправил шинель и сказал, что уходит, и увидел, как облегченно вздохнула Калерия Ивановна. Она глядела на сына тревожно и жадно, теребила халат на груди, словно собиралась схватить Виктора и спрятать за пазуху. А он подскочил к Шурке, потряс кулаком и пригрозил:

— Выдашь меня, найду и убью! Клянусь, уничтожу тебя, как гада! Говори, что один отстал, прогулял с бабами в Марьиной роще. Понял?

— Где тебе убивать и уничтожать, — спокойно ответил постаревший, помудревший Шурка и как младшего, неразумного, вызывающего сожаления, позвал: — Идем вместе, Витя.

— Куда?! В трибунал? К стенке? — шарахнулся от него, побледнев, Виктор. — А завтра Травкин приедет!

— Может быть, нас и не расстреляют, — продолжал Шурка, не считая нужным заметить упоминание о Травкине. — Ну а расстреляют, так мы ведь заслужили.

Калерия Ивановна обхватила сына, как спеленала, зашипела, тяжко выдыхая слова:

— Нет, нет! Не пущу! Уходи один. Уходи скорей. — И легонечко его подтолкнула: — Иди, Шура, пока на кухне нет никого. — И первая вышла в коридор, прислушиваясь и озираясь, обернулась и поманила пальцем: — Иди, все тихо.

— Пойдем, Витя? — снова позвал Шурка, решительный, обреченный, идущий на смерть.

— Шлепнут тебя, — злорадно предрек Виктор и добавил: — Меня помиловали бы, попал бы в штрафной, а вот у тебя, кроме всего, дом на оккупированной территории. Обязательно шлепнут.

— Ну и пусть, — равнодушно сказал Шурка, удивившись, к чему это приятель приплел сейчас его старую хату на берегу моря. Сгорела небось или разбило снарядом. Шурка не был там с одиннадцати лет, с тех пор как умерла мать, а ее брат, Шуркин дядя, забрал племянника к себе в Кривой Рог. Ах да, Кривой Рог ведь тоже на оккупированной территории. — Пусть шлепнут, — повторил Шурка. — Так мне и надо. Некому по мне плакать. — И твердым шагом, не на цыпочках, не горбясь, вышел в прихожую, нащупал выключатель, щелкнул, поднял железный длинный крюк, которым запирались двери квартиры на ночь, повернул колесико английского замка, вышел.

Дверь захлопнулась, как отсекла что-то тяжкое и чужое. Сквозь густую тьму слабо серел над лестничной площадкой квадрат окна, дуло в разбитую шибку. Пахло снегом и улицей. Шурка глубоко вздохнул и подумал, что хорошо бы встретить патруль. Уж сразу. Чтобы не искать городскую комендатуру. А зачем же ему городская? Нужно идти к военному коменданту на Каланчевку. Оттуда же они с Витькой отпросились на полтора часа, а прошло более суток. Какую уважительную причину можно придумать, чтобы избежать наказания? Не такой уж большой срок одни сутки, но ведь только ученики в школе прогуливают по уважительной причине, а на войне подобных причин быть не может. Есть злой умысел. Вот это ему, младшему лейтенанту Лагину, и скажут. Верно, все именно так и произошло. Они с Виктором не по какой-нибудь случайности не вернулись в эшелон. Воинское преступление совершено ими обдуманно.