– Подумаю, – многозначительно заверил Федька. – Встретим и приголубим!

Вечером, как обычно, суда с пленниками встали на якоря поодаль от берегового стана. Охранявших их с реки ушкуев было не больше, чем всегда. А о том, что под палубами ушкуев бдят настороженные вооруженные люди, что возле заряженных пищалей лежат пушкари и гребцы не выпускают из рук весла – никто из посторонних знать не мог.

На большой ушкуй Федора Бреха пробрались в темноте дети боярские, москвичи и вологжане, десятков пять, если не более, забили все судно: и в трюме сидели, и на палубе лежали рядами, выставив вперед ручницы. Дальнобойные пищали от борта откатили, а на их место поставили легкие тюфяки, заряженные дробосечным железом, – бой предстоял близкий. Остяцким женкам рты заткнули тряпицами, чтобы голосом своих не предупредили.

Федька строго-настрого приказал, чтобы воины не шептались, оружием не звенели, но как вдарит он из ручницы – тотчас, над бортом поднявшись, били остяков нещадно.

Ночь выдалась мглистая, сырая. Дождик не дождик, а так, пыль водяная оседала на шлемы, на стволы тюфяков. Тихо было вокруг, только вечно текущая обская вода вдоль бортов шуршит.

Было далеко за полночь, когда Федька негромко постучал в палубу прикладом ручницы два раза, а потом спустя малое время – еще. Перегнулся через борт и удостоверился, что оконце, прорезанное близко к воде, трижды осветилось. Ну, с Богом!

Едва слышный плеск весел раздался неожиданно близко. Как тати подкрадываются, тишком!

Из темноты наплывало на ушкуй что-то черное, большое.

Облас мягко прислонился к борту.

Федька с носа выпалил из ручницы вдоль обласа, в самую толпу остяцких воинов. Вскочившие на ноги дети боярские дружно ударили из ручниц. Вспыхнули факелы, выхватив из темноты заметавшихся остяков.

С ушкуя снова трескучим раскатом ударили ручницы – другие дети боярские выскочили к борту с заряженным оружием.

Толстый урт в медном шлеме что-то закричал, размахивая саблей.

Остяцкие воины принялись отталкивать свой облас от ушкуя древками копий.

Аксай сунул в руку Федьке заряженную ручницу, ткнул указательным пальцем в толстого урта:

– Воевода, поди, ихний!

Федька тщательно прицелился, прижал к затравке фитиль.

Толстый урт взмахнул руками и упал.

Но остяки успели оттолкнуть облас. Ширилась полоса взбаламученной, дрожащей багровыми отблесками факелов воды. Тогда ударили тюфяки – почти в упор, смертоносно.

Облас вздрогнул, начал тонуть.

Загорелись факелы на караульных ушкуях – они спешили на помощь, охватывая облас кольцом. Но все было уже кончено. Взбурлила вода. Поднялась огромным пузырем и поглотила остяцкое судно, только обломки дерева и круглые шапки покачивались на поверхности.

– Знатно встретили лиходеев, знатно! – возбужденно говорил, подходя к Федьке, Иван Луточна.

– Ты вот что, – остановил его Федька, – вели остяцких женок развязать. Задохнутся еще с тряпицами во рту…

Ни радости не чувствовал Федька, ни удовлетворения. Может, не надо было так – всех разом на дно? Больно уж зло получилось. Как на облавной охоте беззащитное зверье били…