Так думал Салтык, сам еще не догадываясь, что в мыслях этих поднимается к высшей мудрости полководца…

Случай всколыхнуть войско скоро представился, хотя сам по себе он мог пройти незамеченным. На вечерней трапезе повздорили между собой москвич Федька Брех и княжеский дворянин Григорий Желоб. Сказал тот Федьке что-то обидное, а Федька, недолго думая, плеснул ему в лицо пиво из кубка. Григорий выдернул саблю из ножен, но взмахнуть не успел: шарахнул Федька его в лоб тяжелым глиняным кувшином. Зашатался дворянин, размазывая по лицу кровь и пивную пену, рухнул под стол, а когда опамятовался, побежал к князю Федору Семеновичу Курбскому жаловаться.

Князь Курбский, обычно стоявший за своих людей крепко, случай этот близко к сердцу не принял, упрекнул только Салтыка, что его-де люди совсем избаловались, чуть что – в драку.

– Застоялись, жеребцы! Ты этого своего Федьку за весла посади, чтоб руки натрудил, если чешутся. А Григорию пусть подарит что-нибудь за бесчестие, и дело с концом!

Но Салтык княжеского снисходительного прощения не принял, возразил:

– Черные люди промеж собой передерутся, и то батогами их вразумляют, чтобы другим неповадно было. А ведь Григорий да Федька благородные мужи, без малого воеводы. Что ратники подумают? Нет, нельзя сего стыдного дела без суда оставлять! – И добавил, явно льстя честолюбивому князю: – На походе твой суд, Федор Семенович, заместо суда государева, яви справедливость и накажи виновного. Федька ли окажется виноватым, Григорий ли – так тому и быть, спорить не стану.

И, заметив, что Курбский колеблется, дополнил:

– А ежели попросят, дай им Божий суд [95].

Предлагая судебный поединок, Салтык действовал наверняка. Он уже успел расспросить Федьку и московских детей боярских, очевидцев ссоры, и доподлинно выяснил, что прямо обвиноватить Федора Бреха невозможно, оба виноваты поровну. А раз так, то придется искать правды Божьим судом, с оружием в руках. Знал также Салтык, что это придется по душе князю Курбскому. Князь любит рыцарские забавы, и при теперешнем скучном житье поединок вообще покажется ему вроде праздника. Так задумал Салтык – и не ошибся.

– Нынче же судить будем! – заторопился Курбский.

Но Салтык ненужное поспешание отклонил, неожиданно показав себя тонким знатоком судебных обычаев. Подсказал, что прежде надобно бы выбрать судных мужей из достойных детей боярских, свидетелей опросить, чтобы вершилось все по справедливости. Святых отцов позвать на случай, если Федька или Григорий пожелают крест целовать на своей правде.

Курбский со всем соглашался.

Судными мужами выбрали двоих москвичей, Василия Сухову и Ивана Зубатого, и двоих ярославцев, Антона Поршеня и Григория Поплаву, чтоб никому не обидно было, ни княжеским послужильцам, ни детям боярским Ивана Салтыка – поровну в суде представлены.

Съехались судные мужи на княжеский насад, сели рядком на скамейку, красным сукном накрытую. По бокам дружинники с обнаженными саблями встали – для торжественности. Любопытствующие дети боярские палубу заполнили, только перед самой скамьей осталось свободное место, чтобы было где свидетелям стоять.