Она снова была там. Она снова была маленькой девочкой.
* * *
Воспоминания - жестокая штука. Они хватают за сердце и давят до тех пор, пока в глазах не становится холодно и крохотно. Как под коротким одеялом из-под которого торчат ноги. Стоит только зазеваться и ноги выглядывают наружу. А это нехорошо. Хока Из-Под Кровати только и ждет этого момента. Тянет свои бледно-зеленые лапы к тебе. А спасительное одеяло все выше и выше...
А из наушников бодрые звуки, которые когда-то потрясли мир. А теперь они трясут тебя своей непонятной, злой энергией. А для маленькой девочки этого достаточно, не правда ли?
Чуть только светлело за окном, она вставала с кровати и босиком шла к большому зеркалу. К зеркалу, стоявшему на полу в ее комнате. Она смотрела в зеркало и за ее спиной вспыхивал настоящий мир. Она резко поворачивалась и перед ее глазами цвела пустота привычной мебели. И снова смотрела в зеркало. И снова любовалась совсем другим миром. Другим временем. Другим пространством. Щемящей музыкой чистого паркета. И из-под кровати уже не мог вылезти Хока. Этой ночью она его обманула.
Потом она начинала бой без правил с газовой плитой. Совершала ритуальный обряд с коробкой спичек в руках. Становилась на цыпочки и протягивала руки к плите. И вспыхивал голубой цветок огня.
Двумя руками ставила чайник полный воды на решетку. Чайник утробно рычал, пытался ее напугать. Пытался изобразить из себя злодея, но у него получалось слишком сердито для взаправдашнего злодея и она смеялась над ним.
Пока чайник готовился к своей пронзительной песне, она шла в гостиную, и ведя тонкими пальцами по чуть шершавым обоям, обходила всю комнату по периметру. С фотографии на нее смотрел печальный отец. Отец, которого она никогда не видела. Отец, который никогда не подбрасывал ее на своих сильных и добрых руках.
Он сгорел заживо в каком-то реакторе. Так сказала мама. Давно. Когда была первая война.
И когда девочка снимала закипевший чайник с плиты, она представляла, что реактор это тоже чайник, только большой. И там заживо сгорают люди. И превращаются в коричнево-желтую жидкость.
Странно.
Она съедала хлеб всухомятку. Она выливала так и не выпитый чай в раковину. Открывала форточку. Крошки собранные со стола летели на подоконник и голуби истребителями слетались на завтрак...
- А потом я побежал на работу, даже позавтракать не успел. Слышишь?
- Что? А, да, слышу. А потом?
- А потом... Потом я все равно не успел. Менты перекрыли трассу, я пешком шел. А шеф мне до этого говорил...
Говорил утренний диктор. Hепонятными новостями заполнялась кухня. Такие непонятные новости.
Она читала записку от матери. Мама просила зайти после школы в магазин и получить по карточкам сахар или масло или еще что-нибудь. Она начинала медленно собираться в школу. С потолка свисала люстра. Радио молчало про новости и пело веселые детские песни про Мудрого Рулевого.
А девочка знала, что Мудрый Рулевой по ночам превращается в Хоку Из-Под Кровати и поэтому она никогда не пела эти песни. Даже на уроках пения. Даже после того как мать вызывали из-за этого в школу. Даже после этого, она не пела песни. У нее была другая музыка. Всегда с ней. Только ее. Тик-так. Кап-кап.