- Как девушка?

- Плохо, - ответил я.

- Надо ее быстрее отправлять.

Мы настелили веток ивняка, сухой травы и уложили Тасю на телегу. В стороне Царского тракта, куда ускакал Огородников, преследуя бандита, послышалось несколько выстрелов.

- Бойцы успели туда? - спросил я.

- Едва ли, пожалуй, нет - они только что скрылись на опушке, а стрельба дальше.

- Значит, Огородников один с бандитом.

- Да, пожалуй, - подтвердил Литвинцев. И добавил: - Горячий он, можно сказать, невыдержанный. Была бы у него выдержка - может, меньше бы потеряли бойцов и больше бандитов взяли живыми. Дикая голова…

- Не вытерпел все-таки?

- Без всякой подготовки напрямик полез. Смелый парень, но бесшабашный, командовать ему нельзя.

- Ну, а с главарем, с Косым, как?

- Живым не дался - застрелили.

- Туда ему и дорога…

Стрельба прекратилась - значит Огородников вот-вот появится. Я засобирался. Мы решили, что с дедом Евлампием,повезем девушку через Ушумун на Усть-Ундургу, а оттуда поездом отправим в Читу. Литвинцев же с Огородниковым разберутся до конца с бандой и пойдут с отрядом обратным путем на Бушулей. Огородников не появлялся. Я поехал, а Литвинцев остался ждать его. Но не пришлось ему увидеть Огородникова живым - его подстрелил последний бандит.

В начале июля я попросил недельный отпуск, чтобы съездить в Ушу-мун, к деду Евлампию, проведать мою боевую подругу Тасю Воронову, которая уже больше месяца находилась у стариков на излечении. Тогда еще по дороге на Ушумун Тася совсем было затихла и казалась мертвой. Но дед, взяв ее за руку, сказал:

- До Ушумуна додюжит, а дальше рисково везти, - когда подъехали к дому, он припал ухом к ее груди, послушал, сощурил глаза и заключил: - Однако она живая.

Он быстро сбегал в избу, принес осколок зеркала, приставил его к губам девушки и уверенно сказал:

- Жива, паря, гляди!

Зеркало чуть затуманилось. К сообщению этому я остался равнодушным, так как не считал ее мертвой, не мог допустить мысли, что ее убили, не верил в это. Но потом на меня навалился страх: как ее оставишь здесь? Ни хорошего врача, ни лекарств…

Дед понял мое беспокойство.

- Ей нужен покой, хороший воздух и добрые харчи… Тут все будет, - убеждал он меня.- А лечить Мироныч своей мумией и травами будет. Мы ее живо поднимем на ноги, японский бог!

- Ну что ж, деда, пусть остается. Видать, и впрямь ей здесь будет лучше, - согласился я.

Бабка при виде девушки принялась было причитать, но дед на нее цыкнул:

- Рано хоронишь, старая, наперед постель сготовь, принимай подраненного человека…

Бабка утерла платком глаза и молча ушла в избу.

Дед достал кисет, набил трубку и, раскурив, почмокал губами.

- Не горюй, паря, езжай спокойно и будь в надежде: скоро твоя молодуха станет на ноги.

Он глубоко затянулся, выпустил в бороду сизую струйку дыма, сплюнул.

- Однако работенка-то у ней неподходящая, не бабья. Ты ее не пущай больше - пусть сидит дома, стряпает тебе крендельки да детишек нянчит - это больше бабам подходит, чем гоняться за бандюгами.

Я не ответил, не до разговоров мне было. На душе горько: жаль товарищей, жаль горячего Огородникова, нелепо погибшего от пули последнего бандита, жаль погибших и раненых активистов - бойцов, жаль Тасю. Было тяжело от того, что возвращаться придется одному. Как я посмотрю в глаза Дюкову, Каверзину?..