Воевать со всевозможными СМУ, ПМК, СМП и прочими строительными трестами города, мне было не под силу. Мои грозные письма в любые вышестоящие организации, равно, как и протоколы, которые я успевал составить на одного-двух водителей, заехавших на газон автомобилей, погоды не делали вообще. Руководство РОВД все понимало и лишь разводило руками, советуя почаще составлять протоколы на шоферню. На мои просьбы и требования установить запрещающие знаки, мне выдавались рекомендации заткнуться и не умничать. Но вот на жалобы со стороны неудовлетворенных жителей в отношении самого меня и моего бездействия, Тарасов реагировал более охотно. С периодичностью в полторы-две недели он регулярно по этому поводу устраивал мне публичную порку во время утренних совещаний.

Уже на подходе к ненавистному финансовому учреждению я начал ощущать ломоту в зубах и унылую печаль в копчике. Зрелище, мало того, что не радовало, оно обещало очередную коллективную жалобу на мое преступное неисполнение служебных обязанностей. Автомобили всех цветов, мастей и марок нагло заполонили пространство, на котором обычно резвились дети и гуляли старухи из близлежащих домов. Окинув тоскливым взглядом сонмище транспортных средств, я перевел взор на вход в отделение банка. Глаза остановились на красном деревянном щите с багром, лопатой и топором. А также двумя коническими ведрами. Решение проблемы пришло в голову моментально.

Передумав проводить проверку технической укрепленности объекта, я развернулся и направился к угловому подъезду соседнего дома. Там, в обществе трех или четырех сопливых и до крайности чумазых внуков, на лавочке сидела моя подучетница Марья Васильевна Климачева. Бабка Климачева, несмотря на тщедушность своего телосложения, женщиной была духовитой и на учете у меня состояла сразу в трех ипостасях. Во-первых, как лицо, ранее судимое, потом, как псих-больная и еще, как систематически злоупотребляющая спиртными напитками. На учет в ПНД поставил ее я сам. И не потому, что она действительно была психованной дурой, а, исходя исключительно из своих личных шкурных интересов. Благо ПНД №3, находился на моей территории, а с его главврачом Ниной Вячеславовной Журавлевой мы были почти близкими друзьями. Стать окончательно близкими товарищами нам постоянно мешали или моя, или ее занятость. Либо еще какие-то досадные мелочи.

Дело в том, что Марья Васильевна при всей своей добродушной веселости, была старушкой очень живой и справедливой, а оттого чрезвычайно скандальной. Эти две индивидуальные особенности ее характера вдобавок накладывались на третью, на не менее специфичную. А именно, на ее чрезмерное пристрастие к алкоголю. В результате такого слияния получалась жуткая термоядерная смесь, не позволяющая маленькой старушке мирно уживаться с соседями по коммуналке, которых было, аж две семьи на одну с ней квартиру. Иногда, от особо острых приступов принципиальности бабки Климачевой, плакали не только соседи по квартире, но и по всему подъезду.

У нее уже были за плечами две судимости и крайняя, как раз по второй части статьи 206 УК РСФСР. Причем, с реальным двухлетним сроком лишения свободы, который темпераментная бабка отбыла от звонка до звонка. Намучившись с ней и устав по два-три раза в месяц собирать подшивки отказных, я пришел к выводу, что надо официально объявить гражданку Климачеву дурой. Был, разумеется, еще выход. Можно было опять отправить ее на кичу, но мне было не по душе такое решение вопроса. Во-первых, по отношению к Марье Васильевне, даже при всех ее косяках и закидонах, я испытывал непонятную мне самому симпатию. Во-вторых, у нее была медаль «За Отвагу» и еще одна «За взятие Будапешта». Такие же медали, среди прочих, были и у моего отца. И в-третьих, Климачева раз в неделю на общественных началах прибиралась в моем опорном. Не совсем бесплатно, но очень добросовестно. Платил я ей по твердому тарифу. Либо изъятым самогоном, либо брагой. Брагой, это, когда не получалось подгадать изъятие продукта к завершению процесса самогоноварения.