— И потом, миссия наша должна оставаться в секрете. Если главковские узнают или районные, мигом с проверками понаедут и всё испортят — не в первый раз.

Два дня прошли впустую. Погода не улучшалась. Кивинов и Таранкин паслись на Варшавском вокзале, причем успели примелькаться местным заправилам порнобизнеса и фарцовки, но прямых конфликтов пока не наблюдалось.

Клубникин сидел на последнем этаже дома и, постелив газетку, изучал следующую главу «Секса в жизни женщины». Волков лузгал семечки и плевал вниз, считая, за сколько секунд плевок долетит до земли. Сидение в засадах было не самым любимым делом оперов. Волков постоянно ворчал.

— Георгич, орёл, Кивинова с Тараном на вокзал послал. Гуляй себе, плакатики рассматривай, а ты тут сиди, говно нюхай. Хоть бы по очереди…

— Да сядь, посиди, не суетись. Чего раскудахтался, как наседка? Всех соседей соберёшь, итак уже коситься начинают, два раза милицию вызывали. Хорошо, наши приехали, а то вот помню, брали мы года три назад квартирника в Петроградском районе, сидели в засаде, а дед какой-то нас самих за квартирников принял. Ну и вызвал местных. Так нас из подъезда в браслетах вытащили, не успели даже ксивы достать. Мы вдвоем с практикантом сидели. Устроили шум на весь двор, машина с сиреной приехала. Сам понимаешь, квартирник тот был очень благодарен местному отделению, до сих пор где-то бегает. Я после того осторожно в засадах сижу. — Клубникин вновь углубился в чтение.

Волков на пару минут примолк.

— Ты кончил? — немного спустя он вновь обратился к Клубникину.

— Угу, — прошептал Володя. Но потом, встрепенувшись, спросил: — Ты о чем?

— Читать, говорю, кончил?

— Тьфу ты, нет ещё.

— Ну и сиди дальше, а я пойду кофе выпью. И так уже вторые сутки здесь торчим и, как всегда, впустую.

Выкинув семечки, он спустился этажом ниже и вызвал лифт.

Волков не только попил кофе, но и поболтал с буфетчицей, заглянул в пару магазинов и, возвращаясь к дому Уксусовой, сделал круг, чтоб ноги поразмять. Погода улучшилась, и Волкову очень не хотелось сидеть в вонючем подъезде. Тяжело вздохнув, он зашел в парадную. По женскому крику «Помогите!», раздавшемуся сверху, он понял: что-то стряслось. Не ожидая лифта, он бросился наверх и через несколько секунд был уже на пятом этаже.

Клубникин полусидел, облокотившись о прутья перил и тяжело склонив голову набок. Первое, что заметил Волков, была его мертвенная бледность. Клубникин шептал: «Сука!», пальцы его хватали бетонный пол, а грудь тяжело вздымалась. Под черным плащом растекалась красная, как знамя Октября, кровь. Рядом, плача и прижимаясь к стене, стояла Уксусова, которую Волков распознал по фотографии. Несмотря на все её отчаянные крики, на площадку из соседей никто не вышел.

— Что? Где? Когда? — заорал Волков, обращаясь непонятно к кому. Уксусова махнула рукой вверх, но объяснить ничего не смогла. Волков взял Клубникина под руки, но тот застонал, и он снова опустил его на пол. Затем, поняв, что произошло, Волков принялся звонить во все двери.

Настя Уксусова сошла на перрон в прекрасном настроении. Две недели, проведённые в Стокгольме — это новые связи, новые впечатления, новые возможности. Дорога Уксусовой не показалась изнурительной — самолёт «Москва — Стокгольм», купейный люксовый вагон, приятные попутчики. Огорчало, конечно, то, что снова придется окунуться в мир отечественной действительности, но в то же время после посещения заграницы советский человек уже свысока смотрел на жизнь внутри страны, и поэтому проблемы её отходили на второй план. Шагая по перрону Московского вокзала, Настя прикидывала, что купит на заработанную в Швеции валюту, что и кому она продаст из вещей.