Гробовое молчание было ответом. Мрак сказал глухо:

— Медея, боги создали мир... каков он есть.

— Несправедливым!

— Но пришли такие как Гонта! Медея... мир по капельке, по песчинке становится лучше.

Медея упала на труп, горько зарыдала. Мрак опустил голову. По песчинке — это пройдут тысячи лет, пока мир станет заметно лучше. Но что до того времени тем, кто чья жизнь длится пять-семь десятков лет?

И что тому, подумал он с горькой насмешкой, чья жизнь длится лишь до первого снега! А снег, судя по всему, выпадет сегодня ночью.

Медея медленно расжала руки, поднялось. Ее всегда розовое лицо было смертельно бледным, в темных глазах появилась непонятная решимость.

— Ты велел остаться, — сказала она тихо, голос ее прерывался, — и я осталась... Но сейчас ты не можешь это велеть!

Голос ее стал тверже. Одна из поляниц воскликнула предостерегающе:

— Царица!

В руке Медеи блеснул нож с длинным узким лезвием. Ее страдальческие глаза не отрывались от Гонты:

— Но сейчас ты молчишь... И я иду за тобой!

Поляницы бросились вперед, но узкое лезвие уже с силой ударило под левую грудь. Медея закусила губу, рука напряглась, длинное лезвие погрузилось в ее плоть по самую рукоять. На миг в глазах мелькнул страх, затем лицо осветилось, а губы раздвинулись в торжествующей улыбке:

— Я... смогла!

Она рухнула на труп Гонты, белые нежные руки обхватили его за плечи. Все слышали как она прошептала угасающим голосом:

— Милый... Там мы не будем ссориться...

Артанцы стояли с хмурыми лицами. За их спинами в толпе пошли всхлипывания. Женщины утирали слезы, подростки стояли с бледными лицами, подбородки вздрагивали, слезы бежали по щекам, оставляя блестящие дорожки.

Поляницы медленно подняли свою царицу. Ладони окрасились теплой кровью. Артанцы провожали их глазами, пока ее положили в царскую колесницу, затем Шулика рявкнул что-то, четверо воинов взяли Гонту на руки.

Под плач челяди его тоже отнесли к колеснице, положили рядом с Медеей. Артанцы стали по обе стороны, разом ударили бронзовыми рукоятями топоров в щиты, крикнули мощно, так что испуганное эхо заметалось во дворе:

— Слава!.. Слава!.. Слава!

Шулика выпрямился тоже, он как побледнел после известия о смерти любимого сына, так и оставался желтым как покойник, но сумел ударить в металлический щит, отдавая воинские почести:

— Слава...

На колесницу перепрыгнула с коня Мара, рослая поляница передала ей вожжи. Мара вопросительно смотрела на Шулику. Тот выдавил пересохшим горлом:

— Мы уезжаем... Граница остается прежней.

Из угла двора, где овечилась кучка бояр вокруг забытого всеми царя Додона, послышался вздох из дюжины глоток. Мара перевела тоскующий взгляд на Мрака, тот выглядел виноватым, не уберег, не сумел, кивнула ему и дернула за вожжи:

— Пошли!

Кони сдвинулись осторожно, словно знали, какой бесценный груз везут. Мара дернула сильнее, сказала зло, едва удерживая рыдания:

— Ну, дохлые!.. Пошли!

Кони рванулись к воротам, но Мрак успел увидеть как ветром сорвало из глаз Мары первые слезы, и понял почему так торопится пустить коней вскачь: под стук копыт и колес можно дать волю слезам, никто не увидит.