— Вот о чем нужно писать вам, работникам печати. Вот что должно быть разоблачено, — похрустывая пальцами, сказала Инна Матвеевна. — Я тоже прошла через кошмар этого порядка. Безответственность, душевная нечистоплотность, простите, разврат ради разврата…

Губин прошелся по комнате.

— Страшно, — сказал он, — страшно. Я был неточен, отвечая на ваш вопрос — каковы мои взаимоотношения с Устименкой. Мы были друзьями в школе. И еще недавно. Но я порвал все это.

— По причинам какого характера?

— По причинам цинического восприятия жизни этим самым Устименкой, Инна Матвеевна, по причинам кощунственной безыдейности, делячества, нигилизма, если угодно. Он не желает видеть в нашей жизни ничего светлого, он… Впрочем, я не отрицаю, что работник он сильный, но абсолютно неконтактный эпохе. Ему бы в Америке цены не было — это возможно. А в нашем обществе, где идея…

Она ждала.

— Кажется, я становлюсь несправедливым, — с горькой улыбкой заключил Губин. — Но поймите меня правильно, нестерпимо тяжко терять друзей юности…

— Бывают потери и побольше.

— Да, это так.

Инна Матвеевна проводила гостя до двери и открыла окно: Губин успел изрядно накурить. Потом она посмотрела, как спит Елочка, укрыла ее конвертом, согласно правилам гигиены, и сделала себе бифштекс с кровью. Отдельно она пожарила к нему лук — много, до светло-коричневого цвета. И накрыла на стол с присущей ей аккуратностью. Себе, как другому, самому главному в жизни. Себе, как наиболее любимому человеку. Себе — перец, горчицу, хрен. Себе бутылку прохладного пива, нет, нет, не очень холодного. Себе красивый, тяжелый стакан.

В это многотрудное время она должна была хорошо питать себя.

Не так уж мало зависело сейчас от состояния здоровья. Следовало, по возможности, следить за собой: она же у Елочки одна. Единственная. Мамочка. А грозные гусиные лапки уже появились у глаз, и отечность она замечала, и гимнастика, обычная физзарядка утомляла ее.

Нет, здоровье, здоровье и еще раз здоровье. И пережевывать пищу методично, не торопясь, как делывал это Евгений Родионович, — где он сейчас, толстенькая птичка на коротких ножках?

Инна Матвеевна налила себе пива и выпила полстакана маленькими глотками. Бифштекс она ела без хлеба, мучное ведет к ожирению — и только. Жевала и думала про Любезнова. Если он догадается про ее сберегательные книжки в Москве? Или Есаков подскажет такую мыслишку?

«Спокойно! — сказала себе Инна Матвеевна. — Спокойно! Ты кушаешь, ты отдыхаешь, ты должна соблюдать режим. После краткого перерыва и абсолютного отдыха ты вновь вернешься к деятельности, а сейчас — спокойно, еще раз — спокойно!»

Было десять часов, когда Горбанюк вновь вернулась к тому, что она называла деятельностью. «Сигналы» Катеньки Закадычной лежали подле ее левой руки, то, что нынче написал Губин, — справа. Лампа светила уютно на чистые листы бумаги. И удобная ручка «паркер», приобретенная в Москве в комиссионном, поблескивала золотом — ждала: пиши мною, я жду тебя.

Инна Матвеевна написала цифру «один». И обвела ее кружочком. Все началось со знакомства — лорд, пятый граф Невилл. Вот тогда все зародилось. Некоторые взгляды на вещи, чуждые советскому человеку…