Думая о Джилли Полссон, он наблюдает за мужчиной и мальчиком. Мальчик примерно того же возраста, что и Джилли. Лет тринадцати-четырнадцати. Только Джилли никогда не вставала на лыжи. Никогда не бывала в Колорадо или где-то еще. Она родилась в Ричмонде и там же умерла, а большую часть своей короткой жизни страдала. Поднимается ветер, и сметенный с деревьев снег заполняет лес, как дым.

– Передай ей вот что, – говорит Бентон, делая ударение на «ей», чтобы показать – речь идет о Скарпетте. – Ее преемник, если можно так выразиться… – он не хочет произносить имя доктора Маркуса, не хочет как-то его обозначать, не хочет даже думать о том, что кто-то, тем более такой червяк, как Джоэль Маркус, сменил Кей, – личность интересная. Когда она будет здесь, – добавляет он, – я обо всем поговорю с ней лично. А пока будьте очень, крайне осторожны.

– Что значит – «когда она будет здесь»? Она вполне может и застрять тут на какое-то время.

– Ей нужно позвонить мне.

– Крайне осторожны? – бормочет Марино. – Так и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.

– Пока она там, будь с ней рядом.

– Ха!

– Оставайся с ней, понятно?

– Ей это не понравится.

Бентон смотрит на крутые заснеженные склоны, на всю эту красоту, созданную суровыми, обжигающими ветрами и грубой силой ледников. Деревья – щетина на ликах гор, окружающих бывший шахтерский городишко подобно краям чаши. На востоке, далеко, за хребтом, на пронзительно-голубое небо наплывают серые тучи. К вечеру, наверное, опять пойдет снег.

– Да ей никогда не нравится.

– Сказала, что у тебя какое-то дело.

– Верно. – Обсуждать это Бентон не хочет.

– Жаль, жаль. Быть в Аспене и вот так… У тебя дело. У нее теперь тоже. И что? Останешься там и будешь работать, так?

– Пока да.

– Должно быть, что-то серьезное, если ты занимаешься им в отпуске да еще в Аспене, – закидывает удочку Марино.

– Рассказать не могу.

– Ха! Чертовы телефоны. Люси надо бы придумать что-нибудь такое, чтобы их нельзя было прослушивать. Загребла бы кучу бабок.

– Думаю, она и так уже загребла кучу бабок. Может быть, даже не одну кучу.

– Кроме шуток.

– Будь осторожен, – говорит Бентон. – Если я не позвоню в ближайшие дни, позаботься о ней. Прикрывай спину. И ее, и свою.

– Как будто я не знаю, – ворчит Марино. – Ты сам не расшибись, когда будешь играть в снежки.

Бентон заканчивает разговор и возвращается к дивану, стоящему напротив окон, около камина. На низеньком кофейном столике – блокнот и «глок». Достав из нагрудного кармана джинсовой рубашки очки для чтения, он присаживается на подлокотник дивана, открывает блокнот и начинает читать. Почерк такой, что постороннему в записях не разобраться. Страницы пронумерованы, в правом верхнем углу стоит дата. Бентон потирает подбородок и вспоминает, что не брился уже два дня. Щетина вызывает ассоциацию с колючими ветками замерзших деревьев. Он обводит кружком слова «коллективная паранойя», слегка отклоняется и смотрит через очки на кончик своего прямого тонкого носа.

На полях появляется приписка: «Сработает, когда заполним пробелы. Серьезные пробелы. Продолжаться не может. Настоящая жертва – Л., а не Г.Г. – нарцисс». Он трижды подчеркивает «нарцисс» и переворачивает страницу. Вверху заголовок – «Посттравматическое поведение». Бентон прислушивается к шуму бегущей воды и удивляется, что не слышал его раньше. «Критическая масса. Не позднее Рождества. Невыносимое напряжение. Убьет к Рождеству, если не раньше». Он ощущает ее присутствие прежде, чем слышит шаги, и поднимает голову.