– Двое? – удивился Калина, – обычно меньше, чем вчетвером они к нам не лезут. Жду указаний.

– Курс пока не меняем. Чувствую я, они нас отжимают от каких-то вкусных целей на земле. Поднимись немного, старший лейтенант – не стоит давать им зайти сверху.

– Вижу русского, – доложил бортмеханик, глядя на три небольших круглых экрана радиолокатора. – Высота три двести. Скорость четыреста шестьдесят. Курс почти точно на юг.

– Уверен, что это он? – уточнил обер-лейтенант Беккер. – У нас нет права на ошибку – если русские узнают, что мы доставили сюда «Комету», эффект внезапности будет потерян.

– Думаю, это он, – ответил бортмеханик, но уверенности в его голосе Беккер не услышал.

– Подойдем ближе, – решил обер-лейтенант, – Подай ведомому световой сигнал «делай, как я».

Радио по-прежнему работало отвратительно, и немецким пилотам приходилось прибегать к, казалось бы, давно ушедшим в прошлое способам связи.

– Если это русский стрелок, он нас не испугается, – озвучил свои соображения Беккер, – но, скорее всего, как-то отреагирует, чтобы занять более выгодное положение для отражения атаки. А если нет, то заметит он нас только когда мы начнем рвать его из пулеметов и пушек.

– Пе-2 начал набор высоты, – откликнулся бортмеханик.

– Это он, – с удовлетворением в голосе произнес Беккер, – увидел, что мы изменили курс, и собирается нас встретить в наиболее удобной позиции. Готовься к сбросу сигнальных бомб.

Бортмеханик сверился со специальной таблицей условных сигналов, врученной ему перед вылетом, провел необходимые расчеты и доложил:

– Готово, герр обер-лейтенант.

– Сброс!

Пять небольших бомб покинули бомбовый отсек «дорнье». Над ними раскрылись парашюты, и спустя тридцать секунд в небе над линией фронта вспыхнули пять ярких точек разных цветов.

Служба наземного наблюдения приняла сигнал и передала его по телефону в штаб авиагруппы, откуда информация о местоположении и курсе русского самолета немедленно ушла на секретный объект Абвера в двадцати километрах от Можайска.

– Лейтенант Ралль, примите координаты и курс цели, – раздался в наушниках Гюнтера голос полковника Рихтенгдена.

– Я готов, герр оберст, – ответил пилот, приняв целеуказание.

– Взлет разрешаю.

Пилот секунду помедлил, сдвинул в сторону предохранительную скобу и плавным движением включил тумблер запуска двигателя. После получения приказа на взлет его захлестнула волна паники, но, как это всегда бывало и раньше, стоило Гюнтеру коснуться органов управления самолетом, как к нему возвращалось спокойствие и уверенность.

Загудели турбонасосы, подавая в камеру сгорания окислитель – стабилизированную перекись водорода, и горючее – смесь метанола и гидразин-гидрата. Система зажигания двигателю не требовалась – при слиянии окислителя и горючего химическая реакция начиналась сама.

Ракетный двигатель с ревом выбросил из сопла длинную струю огня, ударившую в бетонные плиты полосы, и Me-163 рванулся вперед, начиная первый в истории этой планеты боевой вылет реактивного истребителя.

Немцы вели себя странно. Казалось бы, они сближались с нами для атаки, но делали это как-то неуверенно. Между собой они общались световыми сигналами, что, конечно, обеспечивало какую-то возможность связи, но в бою имело крайне низкую эффективность.