Стриж вызывает репетировать «Хануму» — и нашу «звездную» баню[ 47 ]. Все, кому не лень, пришли поглазеть. Хохочут. Действительно, все реплики сходятся с нашей ситуацией: «Зачем он нас сюда позвал?» или «Слетелись по первому зову». А у меня еще в башке: «И зачем я сюда поехал?» После репетиции собрался опустить письмо для Шевелевой. В Америку. Как чувствовал — это будет непросто. Письмо в кармане пиджака держу — никому не показываю. Сева Кузнецов спрашивает: «Ты что-то ищешь?» Действительно, у каждого дома останавливаюсь, думаю: почта!, а это — банк или какой-нибудь «Эл самовар де Распутин». Говорю Севке: «Ты в гостиницу иди, я еще погуляю». Наконец нашел методом исключения. Дышу неровно. Объясняю с трудом, чего мне нужно. Марку покупаю. Мне пальцами показывают, в какое окно. А тут Б. — как из-под земли вырастает. Газеты покупал. «Кажется, он меня только сейчас заметил, — начал прикидывать я, — значит, как покупал марку — не видел. А если и видел, то что? Письмо-то я из кармана здесь не вынимал!» Объясняю Б., что домой хотел весточку. Он меня под руку: «Мы скорее в Ленинград вернемся, чем дойдет твое письмо». Быстро перевожу разговор на другую тему... Кажется, он ни о чем не догадался. Зато я теперь знаю, где почта, и марка уже есть, и на что наклеивать.

Посмотрел здесь новую картину Феллини «Город женщин». Не захватило. Это не «Репетиция оркестра» и тем более не «Ночи Кабирии». Герой в исполнении Мастроянни засыпает в поезде. Ему снится, как незнакомка увлекает его в лес... Мне объясняют умные люди, что это такая аналогия с Данте, когда тот опускается в ад. Что бесы хотят сбить его с пути, издают неприличные звуки, называя это: «изобразить трубу из зада». Что-то похожее ведь есть у Босха. Но одно дело написать это на бумаге или флейточки, воткнутые в зад, изобразить на холсте. Без единого прегрешения против вкуса. Другое дело — череда аттракционов, всевозможных «либидо» в дорогом «повидле». М. постоянно безучастен, даже когда скатывается по желобу в преисподнюю. Неужели М. или любой из нас будет так же спокоен, когда на самом деле туда скатится? Дай-то бог... Когда вернулся в номер и помылся в душе, услышал звонок. Дождался!!! Ваши голоса так близко! Что приглашает сниматься Абдрашитов — хорошо, только ведь два года не прошли и «табу» на «Мосфильме» не снято. Скорее бы, скорее бы увидеть вас... А пока что — спать. У вас уже утро...

Где-то накануне моего пятидесятилетия ко мне подошел Миша Данилов и очень деликатно начал: «Я бы хотел подарить тебе трубку. Мне кажется, трубка бы тебе пошла. Только не знаю пока, какая лучше: классический «бульдог» или «яблоко»? Я ничего не понимал в трубках, мне нравилось только, как курил Копелян, — сам процесс: «Такую, как у Ефима». — «Хорошо, значит «бульдог». У него мундштук покороче, чашечка обрублена в многогранник». В день пятидесятилетия трубка лежала в моей гримуборной. Рядом записка: «Старик, кури и думай, что ты на Темзе». Я так и думал, когда ее курил. До этого Миша уже подарил мне серебряный кортик для разрезания газет. По случаю выхода «Генриха». На самом деле это я должен был что-то ему подарить: ведь Миша помогал мне, когда я так аврально входил в спектакль. Кстати, тогда же он пригласил к себе домой: «Зайди, я хочу дать тебе послушать одну вещь. Очень красивую. Как было бы хорошо для сцены с короной...» Этой «вещью» оказалась увертюра Перселла «Гордиев узел развязан». Я взял пластинку домой, чтобы послушать с Юрой. А Миша мне ее дарит: «Все равно уже в спектакле другая музыка. Пусть будет на память». Действительно, в спектакле были барабаны, трубы, соответствующие площадному, «балаганному» решению. Перселл был бы хорош для другого спектакля — более камерного, сделанного «в эпохе». «Папа, возьми меня, пожалуйста, к дяде Мише», — слезно попросил сын. Мы пошли, и мне кажется, с того момента у Юры началось приобщение к музыке. Пока еще робкое. «Дядя Миша» позволил ему рыться в своей коллекции. Переписали себе джазового Стравинского, его «Историю солдата». Миша еще дал сборник сказок Афанасьева: «Попробуй почитать под музыку. Потрясающе получается...» Он меня уверял, что к музыке никогда не поздно приобщиться: «Пойми, это же вес души. Мы это ощутим уже после смерти. Если семь грамм, как они говорят, то есть как у всех, то это значит: тяжело нам там придется, будем болтаться в душном околоземном пространстве. А если ее пропитать Хайдном (произнесено это было с настоящим немецким выговором), то можно и до одного грамма вес скинуть. И улетит тогда высоко, и легко ей там будет — душечке». Миша сам-то тяжелый, но говорил об «одном грамме» со всей серьезностью. Он вообще — серьезный человек И когда занимается фотографией, и когда трубки мастерит, и когда на сцене. Мне многое нравится — и Хозяин отеля в «Фиесте» — это их работа с Сережей Юрским