— Что вы, мы туда не вхожи.

Я распрямился — от гордости, что меня рассматривают.

Из купе появился Стржельчик, в таком же букле. Как на карнавале. ГА заметно напрягся:

— И у вас, Владик?

— Я предлагал Жене[ 46 ] сходить с нами, — ответил Владик с чувством победителя.

Он затмевал всем: дорогой французской водой, финскими туфлями на небольшом каблуке, шейным платком, а главное, подачей этого. Букле на нем сидело по-королевски. Я попытался вернуться к тому, с чего начали:

— Ведь можно, наверное, открыть для Додина «единицу»?

— Наверное, это было бы возможно, если бы...

Жест Товстоногова был красноречив: человек предполагает, Бог располагает.

— ..Да, Владик, по поводу костюма... Давайте вернемся к этому вопросу в Ленинграде.

Я попросил Стржельчика заранее договариваться о «форме одежды».

— Не беспокойся, для этого я второй костюмчик купил, — сказал по секрету Стриж — Фасон более летний... Но этот «удар» я заготовил на Аргентину. Ты меня раньше времени не продавай. И разошлись спать.

Летим уже 33 часа. Сначала до Франкфурта. Оттуда до Лиссабона. Через океан до Гаваны. От Гаваны еще через пять часов — Чили. Естественно, не выпускают. Смотрим в окошечки: пусто, только самолеты. А пугали, что будет хунта, военные с автоматами. Нет, все это было в Шереметьево-2. Показывают кино. Но мы без звука смотрим — белые люди платят по доллару и получают наушники. Переводчица спрашивает: «Будете брать?» — зная, что ни у кого нет денег. А если и есть, лучше не подавать виду. Все в липком поту. Обалдевшие. Требуется небольшой допинг — беру сигарету. А ведь до этого шесть лет не курил. Бросил тоже в самолете, когда летел из Алма-Аты. Курил тогда по две пачки в день, за мной едва успевали вытряхивать пепельницы. И вот, когда я потянулся за очередной сигаретой, почувствовал спазм. Задрожали руки. Спросил себя: зачем я это делаю? И бросил. На удивление легко. Откурив более тридцати лет. Думал, что навсегда... Вы, наверное, уже успокоились, мои дорогие, думаете, что мы долетели. А мы еще в воздухе. Но это уже последний перелет: через два часа — Буэнос-Айрес. Миша Данилов объявил, что будет покупать бразильский кофе: «Надо быть идиотом, чтоб не купить здесь кофе!» А кто-то спросонья не понял: «Мы разве в Бразилию летим?» Наконец, на месте. Номер отдельный. Рухнул в постель с мыслью, что пролетел полшарика. А когда проснулся, то обратный путь представил... Вот ужас! Из коридора послышался знакомый голос: «Завтраков не будет! Завтраков не будет! Гостиница г...но, хоть и «Савой». «Савой в доску!» — кто-то ответил. А ведь завтраки обещали.

«Христос воскресе!» — говорит Б., прикрепленный к нам «инструктор», попросту говоря, «стукач», когда мы с Пустохиным выходим из гостиницы. «Воистину!» — отвечаю с гордостью. В этот же день оказался на базаре, где торгуют нашими орденами, граммофонами, посудой, иконами. В общем, утварью — разворованной, проданной за копье. Присмотрелся к серебряной ложке, на ней надпись: «Все Божие да государево». Складень XVIII века всего за 300 долларов. «Откуда?» — спрашиваю я зачем-то. «Из леса, вестимо», — отвечают на ломаном русском. «Подешевле бы... раза в три». — «Сыр бесплатный только в мышеловке бывает. Так и быть, по случаю праздника — отведай нашей пасочки!» Я отведал и о вас подумал. У вас сейчас стол накрыт — и яички, и куличики. Может, засохший кулич меня и дождется?.. После базара — экскурсия в театр Колон. Показали эту огромную фабрику. Шла генеральная «Травиаты». Многие заныли: зачем нам это? Осталось только несколько человек и я тоже. Переводчица была местная, говорила по-украински. Вот я с ней и общался на «суржике». В антракте, после укоров Жермона-отца подошел человек и представился: «Здрасьте, я — Яша Гальперин, ставлю здесь русские оперы. Теперь вот собираюсь «Пиковую». Потом выяснилось, что он на самом деле концертмейстер. А так как Яша родом из Одессы, то помнит неплохо русский и обучает ему певцов. Они недовольны, что у нас такая буква Ы трудная. А заодно он ставит. Спрашивает, что это может значить: «Но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Это так Германн сказал у Пушкина и всякий русский так может сказать здесь, за границей... Сейчас я уже в номере — на ужин меня ждет банка с сосисками и гречневая кашка. «ХВ.!» — мои дорогие.