Сначала мы перебирались через Безымянную на плоту с помощью длинного шеста, но речка была хотя и неширокой, но быстрой, и плот наш при путешествии туда и обратно сносило почти на километр, а если дул попутный течению ветер, то и дальше. Очередной заготовитель топлива кричал 505, мы без промедления откликались на зов товарища, зачаливали плот верёвкой и на манер репинских бурлаков, с нестройным пением «Дубинушки» тянули его вместе со стлаником к нашей таёжной хате.

Бурлачить нам в конце концов надоело, и мы превратили наш плот в паром с ручной тягой. В нашем снаряжении нашёлся металлический тросик, необходимый разведчикам для проходки глубоких шурфов: поднимать воротком бадью с грунтом. Мы перекинули тросик через Безымянную, потуже натянули и с его помощью благополучно передвигали плот с берега на берег прямо против своего жилья.

Все мы научились виртуозно управлять своим плотом и вертели им, как хотели. Но вскоре наш верный плот перешёл в собственность одного якутского селения. И вот при каких обстоятельствах.

Я получил приказание в определённый день в одиннадцать ноль-ноль явиться к начальнику управления. Приказать легко — самолёт сбросил нам тюк с почтой и улетел. Но как выполнить приказ, если он получен за день до срока, а до управления больше ста вёрст и никаких дорог?

— Задача… — посочувствовал мне Попов. —И не являться тебе нельзя: время‑то какое…

Время было суровое, военное. Явиться я обязан был, и непременно к сроку.

— На плоту и спускайся по Безымянной до якутского стана, а там лошадь наймёшь. Иначе не успеешь.

Рискованно, но другого выхода не предвиделось. Через тайгу, по мхам и сопкам проплутаешь неделю. В конце концов — не я первый, не я последний. Первые северные геологи преодолевали на плотах даже колымские пороги. Безымянная, что ж, быстрая, но смирная, в общем‑то, река. Нужно было только плот несколько переоборудовать.

В те поры был у нас в партии великий рукодельник — дядя Фома. Он все умел. Даже в шерстяных варежках на гармони играл в лютый мороз… Вот вспомнил я сейчас дядю Фому. Росточком он был маленький, зубы у него цинга съела, лысый, крупноголовый. Большой отполированной головой своей он мне Сезанна напоминал… И щемящая, грусть подступила к сердцу. Хороший человек! Как много такие люди, как дядя Фома или Попов, значили в моей жизни! Под их влиянием — а влиять они никогда ни на кого не старались — душа выпрямлялась, — опрятнее становилась…

Пока наш дядя Фома с Поповым прилаживали к плоту кормовое весло (гребь, как они его называли), я не мешкая снарядился в дальнюю дорогу. Снаряжение несложное: топор, ружьё, спички, мешок с едой. Все это мы укутали в брезент и хорошо приторочили к плоту.

Провожать меня вышла вся партия, но за первым же поворотом я потерял товарищей из виду и остался один на стремнине таёжной реки.

Плот хорошо слушался греби, и управлять им было легко. Двигался он очень быстро. Мне кажется, что хорошо натренированный бегун отстал бы от меня уже на первых километрах. Мелькали живописные берега Безымянной: зелёный тальник у самого берега, голые глыбы серого гранита по крутым склонам сопок, хмуро молчавшие лиственницы, весёлый, пушистый стланик.