Начальница даже не оторвалась от работы, когда Шура остановилась в метре от нее.
— Простите меня, — с трудом пошевелила она непослушными губами. Больше всего ей сейчас хотелось на кого-нибудь накричать. От бессилия и бешенства глаза наполнились слезами.
Вере Павловне достаточно было одного взгляда на страдальческую физиономию Шуры, чтобы в ее доброй душе проснулось сочувствие. Она суетливо вскочила со стула, схватила грубиянку за руки и торопливо заговорила:
— Шурочка, во мне нет обиды, — заглядывала она той в глаза. — Я просто не понимаю, что с тобой происходит. Может быть, ты устала? Так пойди домой, отдохни. Я тут и одна справлюсь. Если тебя кто-то обидел, так ты не держи в себе, поделись… иногда совет друга творит чудеса. А порой нам всем просто выговориться нужно.
Шура смотрела на нее, машинально улавливая смысл слов, и думала, что если она сейчас хоть на что-нибудь не отвлечется, то просто сойдет с ума. Не выдержит ее мозг давления, которому подвергается изнутри в данный момент. Произойдет вспышка, и все исчезнет.
— Можно я порисую, там, в уголочке? — сказала она первое, что пришло в голову, кивая на детские столики с аккуратными стопками листов и пастельными мелками. Это был уголок досуга для малышей, что приходили с мамами в их библиотеку.
— Ну, конечно!
Если Вера Павловна и удивилась ее просьбе, то даже виду не подала. Она подвела ее к столику, как тяжело больную. Помогла опуститься на стул и положила перед ней листок.
— Рисуй, детка, рисуй. Рисуй, пока снова не станешь собой — нашим солнечным зайчиком.
Вера Павловна еще какое-то время смотрела на Шуру, но та ее не замечала, разглядывая мелки, перебирая их дрожащими пальцами… В глазах начальницы читались скорбь и непонимание. Когда Шура провела несколько линий желтого цвета, оставляя на листе яркий отпечаток, женщина покачала головой и удалилась к своему столу. Но еще долго она нет-нет, да поглядывала в сторону девушки с неизменным беспокойством.
Шура забыла о времени. Она чертила на листах мелками, пытаясь добиться нужного оттенка. Использованные листы летели на пол, возле нее их уже скопилось пару десятков. Не получалось… Все не то… Солнце должно быть ярче и не такое желтое. Она точно знает, какое оно. Она же любит его больше всего на свете. Вот! Это уже похоже… Еще чуть-чуть, и она оживит его.
Погруженная в себя, Шура ничего вокруг не замечала. Она не видела, как в библиотеку зашел Слава. Он какое-то время топтался возле порога, поглядывая на нее, а потом подошел к Вере Павловне, и они долго о чем-то шептались. Если бы Шура в этот момент обратила на них внимание, то поняла бы, насколько расстроен тот, кого она привыкла считать своим другом. Даже в одежде его, всегда безупречной, сегодня проскальзывала небрежность — рубашка кое-где вылезла из брюк и торчала из-под куртки, галстук он вообще забыл или не захотел повязать. А ведь галстук — неотъемлемая часть внешнего вида агента, его визитная карточка. Да и причесаться Слава сегодня явно не успел — черные волосы торчали во все стороны. И под глазами его залегли темные круги, словно он всю ночь думу думал, вместо того чтобы спокойно отсыпаться.