— Замолчи! — зацыкали на него васюринцы. — Бери лучше свои палки да бей сполох!
Казаки окружили седого довбыша плотным кольцом. Видя, что спорить бесполезно, он извлёк из широченных штанин палки и ударил в литавры.
Солнце багряным шаром выкатилось из‑за туч, осветило заросшие, измождённые лица черноморцев, рваные овчиные полушубки…
— Зачем скликали?
— Думать надобно, браты–казаки, когда все это кончится!
— Что‑то полковников не видно.
— А вас не по полковничьему указу скликали!
Толпа росла и волновалась. Один за другим на майдан подходили старшины. Первым прибежал есаул Белый, а за ним сотники Лихотний, Павленко, есаул Чигринец. Они толпились чуть в сторонке и шептались, ожидая Чернышева и Великого.
— «А полкам стоять лагерями до нашего на то высочайшего указа. Павел», — прочитал Чернышев по складам. Прочитал и взглянул на Великого. — Вот так‑то!
Великий сидел на деревянном чурбаке, заменявшем табурет. В полковничьем курене холодно, и на плечи у Великого наброшен бараний тулуп. Жирные щеки лоснятся, а широкие брови, сросшиеся на переносице, строго нахмурены.
— Не миновать нам лиха, чует моё сердце…
— Что поделаешь? Не от нас сие зависит, — Чернышев пожал плечами. И тут же добавил: — А домой, ежели половина вернётся, и то добре будет.
— Недолго и до смуты. — Великий взглянул на Чернышева. — Поговаривают, что Дикун и Собакарь казаков подбивают к неповиновению. Они в твоём полку, надзор бы за ними учинил.
Чернышев от злости крякнул, подумал: «Тоже мне указчик. Пока я походный атаман». Но вслух соболезнующе проговорил:
— Оно, друже, и у тебя в полку не все ладно. Ты б лучше за своими доглядывал, они у тебя тоже языки поразвязали. — И подумал: «О Дикуне и Собакаре мне ведомо. Ежели бы только эти, то не след бы тревожиться, а то все такие…»
Великий не возражал, встал, подошёл к земляным нарам. Сбросив тулуп на матрац, принялся стягивать сапоги.
— Спать надо, а то мы с тобой проговорили до последних петухов. Рассвело уже…
Лег, повернулся на бок. Чернышев дунул на каганец и тоже стал ложиться. Сквозь нудное завывание ветра вдруг донеслись тревожные удары литавр.
Великий вскочил.
— Чуешь?
Чернышев поднимался медленно.
«Не ослышались ли?»
Нет! Кто‑то ожесточённо бил в литавры.
— Бунт?
Чернышев схватился за папаху.
— Чуяло моё сердце, — поспешно одеваясь, проговорил Великий. — Чуяло!
А майдан той порой уже гудел. К Дикуну протолкались Шмалько и Половой.
— Что, Федор? — тихо спросил Половой.
Дикун склонился к уху Ефима.
— Походить надо бы среди казаков. Главное, чтоб кровь не пролилась. Пусть одно кричат — чтоб на Кубань отправляли.
— Добре!
Глухой ропот неожиданно оборвался, как струна. В круг, бросая по сторонам злые, настороженные взгляды, вбежал Чернышев. Вслед за ним торопливо шагали Великий и другие старшины.
Сдвинув мерлушковую папаху на затылок, Чернышев положил руку на саблю. Левая щека, рассечённая глубоким шрамом, подёргивалась нервным тиком.
— Кто смел без моего на то ведома созвать круг? — сурово спросил он.
— А мы сами себе указка! — насмешливо выкрикнул кто‑то. — Ведом твой нам ни к чему!