Мы благодарим Провидение, что нам не дано знать последний день нашей жизни. Такая жизнь была бы подобна жизни приговоренного к смерти в назначенный день – невыносимые духовные страдания преследовали бы нас, возрастая с каждым днем, с каждой минутой. Мы можем быть счастливы и безмятежны только потому, что последний день, существуя, нам неведом. Зная свой последний день, я мог бы с уверенностью сказать: сегодня я в последний раз играю в штосс, вот мое последнее стихотворение, завтра моя последняя вечеринка с друзьями. И не было бы места для еще одного раза.

Женясь, мы даем клятву верности жене. Это значит, что я дал клятву, что N. будет моей последней женщиной. Будто я уже мертв для других женщин.

Жутко думать, глядя на свои руки, ноги, хуй, что после назначенного дня тело мое будет бездыханным, отданным на растерзание разложению. И если от рук и ног останутся хотя бы кости, то хуй мой, моя опора в жизни, исчезнет бесследно.

Я вижу себя, умирающего, обводящего взглядом книги, деревья, тоскующего, что больше никогда всего этого не увижу. Так я чувствовал себя через месяц после женитьбы, глядя на женщин вокруг. Но я выжил. Как писал Б.: «Я клятвы дал, но дал их выше сил». Обычаи заставляют нас клясться в том, что мы никогда не испытывали, чего совершенно не знали. Ну, как я мог клясться в вечной верности, если я не знал, что значит быть верным неделю. Обычаи пользуются нашим неведением и вымогают клятвы, о которых мы можем впоследствии только сожалеть. Клятвы в вечной любви являются лишь свидетельством силы сегодняшней любви, но ни в коей мере не являются ее гарантией в будущем.

Теперь, когда все уже необратимо поздно, я принимаю истину, которой опрометчиво пренебрег: если жена – это добровольно выбранная последняя женщина, то она должна стать от этого особенно сладка. Перед смертью не наживешься, и я должен был цепляться за нее, ненаглядную, ведь последняя, больше не будет!

Я осознаю свои ошибки, но не исправляю. Это лишь подтверждает, что мы можем увидеть судьбу, но не в состоянии ее изменить. Сознание ошибок есть узнавание судьбы, а невозможность их исправить есть власть судьбы. Осознание ошибки – тяжелое наказание, ибо было бы много проще считать себя правым, винить во всем других и пытаться расправиться с ними, теша себя иллюзией победы над судьбой. Но мне и этого счастья не дано.

Я люблю ярость, что легко поднимается во мне по незначительному поводу. Она дает мне волю, которая делает меня готовым к убийству. Эта воля – страшна. По счастью, она быстро исчезает. Если бы я не был связан законами чести, я бы носил пистолет у себя за поясом и стрелял бы в любого обидчика.

Последние дни N. доводит меня до бешенства – в ней я вижу причину моей несносной жизни. Вышла за меня не по любви, не по похоти, а спасаясь от пощечин матери. Люби она меня, я бы, может быть, не таскался и не волочился. А теперь она еще бесчестит меня перед светом. И не делом, а глупостью своей, которая всегда выводила меня из себя, а сейчас уже невыносима. Ее красивая глупая рожа становится временами мне так ненавистна, что я не знаю, кого мне прежде убить – ее или Дантеса.