Я помнил своих доносчиков в Лионе и мотивы, побудившие их выдать меня. Поэтому я показывался на улицах редко и проводил все время у некой мадам Анри, которая держала меблированные комнаты для корсаров. Мадам Анри была хорошенькой вдовой, все еще очень соблазнительной, хотя ей было около тридцати шести лет. С ней жили две прелестные дочери, которые, не переставая оставаться добродетельными, были настолько любезны, что подавали надежды всякому красивому малому. Каждый, кто тратил свое золото в этом доме, встречал радушный прием, но тот, кто тратил больше всех, всегда был на первом плане и более других пользовался милостями маменьки и дочек. Рука каждой из этих барышень была обещана раз двадцать, если не больше, двадцать раз их объявляли невестами, и тем не менее их репутация от этого нимало не пострадала. Они не кичились своей невинностью, но никто не мог похвастаться тем, что совратил их с пути истинного. А между тем сколько героев-моряков испытали на себе действие их чар! Сколько поклонников, обманутых их кокетством, надеялись на то, что им будет оказано предпочтение. И в самом деле, как не обмануться? Сегодня героя чествуют, осыпают любезностями, ему позволяются известные вольности, например, поцелуй украдкой. Его поощряют томными взглядами, дают ему советы быть поэкономнее и в то же время ловко заставляют тратиться; если же его средства на исходе, то деликатно предлагают дать ему взаймы. Никогда его не выпроваживают вон — просто ждут, пока необходимость и любовь заставят его пуститься на новые опасности. И едва успевает сняться с якоря его корабль, как его заменяет другой благополучный смертный. Так что в доме у мадам Анри никогда не было недостатка в поклонниках; ее барышни представляли подобие цитаделей, вечно находящихся в осаде и постоянно готовых сдаться, но никогда не сдававшихся. Все уходили ни с чем, все уносили с собой обманутые надежды. Сесиль, старшей дочери мадам Анри, однако уже перевалило за двадцать. Она была веселой и слушала все что угодно, не краснея. Гортанс, ее сестра, была моложе, а по характеру еще наивнее.
В кругу этого уважаемого семейства мне пришлось прожить чуть ли не целый месяц, проводя дни в балагурстве, игре в пикет и попойках. Это бездействие, которым я уже начинал тяготиться, наконец прекратилось. Поле вознамерился вернуться к своим обычным подвигам. Мы отправились на охоту, но вся наша добыча состояла из нескольких злосчастных угольных судов и неважного шлюпа.
Наступала весна, а мы так и не раздобыли ничего серьезного. Капитан был сумрачен; Флёрио ругался с раннего утра до поздней ночи; весь экипаж впал в уныние.
Как-то около полуночи, выйдя из небольшой бухты недалеко от Дюнкирхена, мы направились к берегам Англии. Вдруг луна, выступившая из-за облаков, разлила свой свет на воды пролива. На недалеком расстоянии забелели паруса. Поле узнал военный бриг. «Ребята, он наш!» В одно мгновение он скомандовал на абордаж. Англичане защищались с ожесточением; на палубе завязался отчаянный рукопашный бой. Флёрио, который бросился на неприятеля одним из первых, пал мертвым. Поле был ранен, но он достойно отомстил за смерть своего помощника. Неприятели валились как мухи вокруг него; никогда я не видел такой резни. За десять минут мы овладели кораблем. Двенадцать человек из нашего экипажа пали в сражении. В числе погибших был некто Лебель, так поразительно похожий на меня, что это постоянно давало повод к недоразумениям. Я вспомнил, что у моего двойника бумаги были в полном порядке. «Куда ни шло! — подумал я. — Лебеля выбросят на съедение рыбам, ему не понадобится паспорт, а его документы отлично сгодятся мне».