Было в ней что-то неуловимое и необъяснимое, чего я не встречал и не замечал в других женщинах, у меня было такое ощущение, точно она, подобно осьминогу, все время водила вокруг себя незримыми щупальцами.

— Вы знали когда-нибудь настоящую любовь? — внезапно спросила она меня по-английски. Здесь, в госпитале, она предпочитала разговаривать со мной по-английски.

— Конечно, — сказал я. — Какой же мужчина в мои годы… Мне тридцать лет, меня ждет невеста…

— Нет, я говорю не о добропорядочной, обычной любви, — настойчиво перебила меня Янковская. — Любили ли вы когда-нибудь женщину так, чтобы забыть разум, честь, совесть…

Мне подумалось, что она затевает со мной игру, в которой я неминуемо должен пасть ее жертвой… Однако ее не следовало разочаровывать.

— Не знаю, — неуверенно произнес я. — Вероятно, нет, я еще не встречал такой женщины…

Я подумал: нельзя ли будет бежать с ее помощью…

— А вы могли бы меня полюбить? — шепотом спросила она вдруг с неожиданной откровенностью. — Забыть все, если бы и я согласилась для вас…

Я повернул голову в сторону Гашке. Он сопел, должно быть, он спал.

— Он спит, — небрежно сказала Янковская. — Да он и не понимает…

— Как знать, — недоверчиво ответил я и, желая выгадать время, добавил: — Мы еще поговорим…

— Настоящие мужчины не раздумывают, когда женщины задают им такие вопросы, — недовольно произнесла Янковская.

— У меня еще не прошла лихорадка, — тихо ответил я. — Кроме того, здесь темно, и я не вижу, не смеетесь ли вы…

— Вы правы, — сказала Янковская. — Сумерки сродни лихорадке.

Она встала, подошла к двери и зажгла свет.

— Вы спите? — громко спросила она по-немецки, обращаясь к Гашке.

— Нет, — отозвался тот. — Мы еще не ужинали.

Янковская усмехнулась, достала из кармана халата плитку шоколада, разломала ее и дала каждому из нас по половинке.

— Спасибо, — поблагодарил Гашке и тут же принялся за шоколад.

— А что же вы? — спросила меня Янковская. Я покачал головой.

— Мне не хочется сладкого.

Янковская внимательно посмотрела мне в глаза.

— Ничего, вам захочется еще сладкого, — сказала она и кивнула нам обоим. — Поправляйтесь…

И, не прощаясь, ушла из палаты.

— Такие бабы, — одобрительно сказал Гашке, — вкуснее всякого шоколада.

Утром гестаповский майор пришел к Гашке без своего помощника: записывать было уже нечего. Майор сел против Гашке.

— Как вы себя чувствуете? — спросил майор.

— Отлично, — сказал Гашке.

— Вы счастливо отделались, — сказал майор.

— Меня сохранили бог и фюрер, — ответил Гашке.

— А что вы собираетесь делать дальше? — спросил майор.

— Все, что мне прикажут фюрер и вы, господин майор, — ответил Гашке.

Майор помолчал.

— Вот что, — сказал он затем. — Мы подумали о вас, мы дадим вам возможность проявить себя настоящим немцем…

Он нарисовал перед Гашке блестящие перспективы. Хотя Гашке родился и вырос в России, он проявил себя сознательным немцем. Гестапо ему доверяет. Его решили оставить в Риге в качестве переводчика при гестапо. Для начала он получит звание ефрейтора, остальное зависит от него самого.

Я тут же подумал: стоит Гашке попасть в гестапо, он себя там проявит!