, искажение, в котором – малостью, в самом центре, – проступает какая-то жестокая истина о нас самих, кто лыбится и пырится на тощие шеи и бугорчатые черепа, выпученные глаза, набухшие до орбит, – когда мимикрия превзошла уровень отражения и наконец-таки стала бурлеском влажной истерики с налепленными на влажный белый лоб отрезанными прядями, удушенные всхлипы заткнуты тряпкой, рокот грома, шипение электричества и бормотанье папани на фоне лепета ножниц для стрижки ягнят, невидимый припадок, в котором я поднимал глаза вновь и вновь навстречу их собственным шокированным белкам, зная наперед, что лицо близнеца покажет то же самое и передразнит, – пока последним прибежищем не стала апатия: целиком испустить дух ради бессмысленного взгляда пустой апатичной маски с кляпом – невидимого и невидящего – в зеркало, без которого я не мог познать или прочувствовать себя. Нет, больше никогда.