Илья подождал минуту, другую. Затем тронул ее за плечо:

– Ну… что ты?

Тишина. Он помедлил еще немного. Затем взял Лизу за плечи, насильно заставил повернуться. Вздрогнул, увидев бледное лицо с закушенной губой и зажмуренными глазами.

– Ли-и-изка… Ну, а что ж мне делать? До Страшного суда киснуть здесь? Я цыган… Нам в таборе жить положено.

– Врешь, – не открывая глаз, сказала она. – Полны Грузины вашими. И в Петровском, и на Таганке. Живут и никуда ехать не собираются.

Илья вздохнул. Ну как ей растолковывать? Не расскажешь же про Настьку… Он встал, избегая глядеть на сжавшийся комочек под одеялом. Подошел к столу, несколько раз хлебнул мадеры прямо из горлышка бутылки. Взглянул на улицу. Луна уже ушла, пустой переулок потемнел. Мокрые шорохи стихли, и только где-то на дальних крышах надсадно орали коты. Близился рассвет.

– Илюша… – Лиза тоже встала. Неслышно ступая, подошла сзади, обняла, прижалась теплой грудью. – Илюшенька, не сердись только… Послушай… Что, если… и я с тобой?

– Куда – со мной? – не понял он.

– В табор…

– Чего? – рассмеялся он.

Лиза сердито шлепнула его по плечу:

– Ты не гогочи… Что, думаешь, забоюсь? Думаешь, я ваших баб не видала? Вон шляются, ноют под заборами, детей в тряпках кажут… Чем я хуже? Тоже платком повяжусь, дитя рожу и – ну людей православных дурить! Захочу – как настоящая цыганка стану!

Илья смотрел на нее, напряженно соображая: рехнулась или нет?

Лиза зашла вперед, встала перед ним, положив руки ему на плечи. Из темноты блеснули белки ее глаз.

– Илюша! Ну, что тебе стоит? Я хорошей цыганкой буду, ни слова поперек не скажу. Ваши, я знаю, жен бьют… Видела раз, на Троицкой горке, как цыган свою кнутом хлестал. Ну так бей меня, раз у вас так положено… Я и не пискну, не охну, все стерплю… По-цыгански говорить выучусь. Побираться буду для тебя! Илюша, ну?..

Он даже усмехнуться не мог. Стоял и смотрел в ее блестящие от слез глаза, отчетливо понимая: доигрался. Лиза, ожидая его ответа, вплотную приблизила лицо. Илья опустил голову.

– Совсем одурела…

Она сразу как-то сникла, съежилась. Медленно ступая, вернулась на постель. Хрипло сказала:

– Прости меня, Илюша.

Он вздохнул, уже готовый сам просить о том же. Лег рядом, притянул Лизу к себе. Она подалась, уткнулась лицом в его грудь. Илья облегченно обнял ее круглые, смутно белевшие в темноте плечи. Кажется, пронесло пока.

Когда за окном начало светлеть и в сером свете отчетливо проступили кресты церкви Григория Неокесарийского, за дверью заскреблись:

– Барыня… Илья Григорьич… Пора!

– Сейчас, – натягивая сапоги, отозвался Илья.

Лиза проводила его до порога. Уже у дверей взяла за руку. Глядя в глаза, сказала спокойно и серьезно:

– О том, что я болтала тут, – не думай и забудь. Над сердцем твоим я не вольна… Так, чую, для тебя копейкой разменной и останусь. Я от тебя любви не прошу, крест на том поцелую. Но ты… хоть приходи ко мне. Приходи пока. Потом видно будет. Я ведь тебя дни напролет жду. Дай мне еще хоть неделю-другую в счастье пожить. Все, иди. Господь с тобою.

Она отвернулась, быстро отошла к окну. В дверь просунулось обеспокоенное лицо Катьки. Илья поспешил выйти.