– Я вижу, у тебя пленник. Послушаем, что он скажет. Эй! – Егор сурово взглянул на кнехта и перешел на немецкую речь: – Ничего не бойся и говори! Ты знаешь, кто я?

– Н-нет… – Он вовсе не выглядел таким уж запуганным, этот молодой, лет шестнадцати, кнехт с холодными глазами убийцы.

Юное лицо с белесым шрамом на лбу, спутанные, падающие на лоб волосы… и взгляд молодого голодного волка!

Князь скосил глаза:

– Он что босиком-то?

– Так почти у шатра взял, – довольно щурясь, доложил дружинник.

– Молодец! – похвалив воина, князь приосанился и вновь повернулся к пленному: – Я – курфюрст Ливонии и повелитель всех имперских земель… к тому – еще и русский великий князь, эрцгерцог. Как смел ты воевать против меня, червь?

Услыхав такое, кнехт почему-то сразу поверил княжьим словам, видать, что-то подобное слышал, а вот теперь и увидел воочию самого грозного венценосца!

– О, благородный господин, ваше величество, я лишь военный слуга и делаю то, что прикажет мне мой господин… и наш командир.

– А кто ваш командир?

– Все зовут его Голландец.

Князь аж в ладоши хлопнул:

– Оп-па! Голландец? Не старый ли мой это дружок? Он что же, имперский рыцарь, барон?

– О, нет, просто наемник. Король Зигмунд так и не дал ему титула. Может быть, не успел…

– Ага, не успел, как же! А как его зовут, твоего славного командира? Случайно, не Вандервельде?

– Нет. Ван Эйк. Антониус ван Эйк.

– Ах, ван Эйк! Его папашка, стало быть, все-таки был пиратом.

Посмеявшись, Егор ненадолго задумался и, обернувшись, махнул рукой слугам:

– Белого коня мне! Мантию. Корону! Да, и еще меч – тот самый, что подарил Вацлав.

Произошедшие с князем превращения произвели неизгладимое впечатление на юного пленника. Узрев наконец истинное обличье императора, кнехт повалился на колени, со слезами в глазах вытянув руки:

– О, великий господин мой! Большая честь для меня принять смерть под вашим благородным клинком.

– Со смертью мы, пожалуй, погодим. Ты, парень, мне еще послужишь.

Князь спешился, погладил по крупу подведенного белого жеребца. Потребовал перо и бумагу, что-то быстро написал и, не скрывая ехидной усмешки, самолично привесил к грамоте золотую имперскую печать с черным орлом, распластавшим крылья.

Еще раз усмехнулся и вдруг подмигнул пленнику.

– Эй, кто-нибудь. Дайте ему башмаки и коня. Моя личная стража – со мной. В лучших плащах! В парадных латах!

– Но… стражей всего-то дюжина, княже! – недоуменно моргнул воевода. – Вы полагаете, этого хватит?

– Вполне. Да! Там два арапчонка подаренных, совсем про них забыл. Их тоже приодеть. Пусть сзади идут, мантию держат… Ну ты готов, кнехт? Да, звать-то тебя как?

– Генрих.

– Ну, что, Генрих. Едем!

Такой вот процессией и поехали, никуда не спеша, тем более и дождь уже кончился, и проглянувшее солнышко блеснуло в императорской золотой короне. Впереди, постоянно оборачиваясь и еще не до конца веря своему счастью (а служить императору – это, несомненно, счастье), ехал юный кнехт Генрих, за ним – сам князь Георг при всех регалиях. Его длинную, ниспадающую с крупа коня мантию, подбитую горностаем, гордо несли два арапчонка – подарок секретаря папской курии достопочтенного синьора Поджо Браччолини. За арапчатами ехал глашатай в затейливо расшитой котте герольда, ну, а за ним в сияющих аугсбургских латах и с золочеными секирами на плечах красовалась личная гвардия императора.