«И мама на этом настоит», — с тоской подумала Эми.

Она посмотрела на католические символы, которые мать развесила и расставила по комнате. Распятие висело над изголовьем кровати, еще одно, поменьше, над дверью. Статуэтка Девы Марии стояла на прикроватном столике. Еще две религиозные статуэтки — на комоде. Над ними висела картина, изображающая Иисуса. Он указывал на свое Священное сердце, выставленное на всеобщее обозрение и кровоточащее.

В голове Эми раздался голос матери: «Не забудь прочитать вечернюю молитву перед сном».

— Пошла она на хер! — воинственно воскликнула Эми.

О чем она могла попросить Бога? Чтобы Он дал ей деньги на аборт? Едва ли Он ответил бы на такую молитву.

Она разделась. Пару минут стояла перед высоким зеркалом, изучая свое обнаженное тело. Не видела никаких признаков беременности. Живот оставался плоским.

Но постепенно медицинская природа осмотра перешла в нечто более интимное, возбуждающее. Эми медленно провела руками по телу, обхватила ладонями полные груди, поиграла сосками.

Посмотрела на религиозные статуэтки, которые стояли на комоде.

Соски напряглись.

Руки пошли вниз, по бокам, сместились назад, сжали ягодицы.

Она посмотрела на картину, изображающую Иисуса.

Эми чувствовала, что, демонстрируя свое обнаженное тело образу Христа, она каким-то образом причиняет боль матери, глубоко ранит ее. Эми не понимала, откуда у нее такие ощущения. Вроде бы никакого смысла в этом не было. Картина — она и есть картина, сам Христос, конечно же, не мог лицезреть ее. Однако она продолжала крутиться перед зеркалом, принимая соблазнительные позы, лаская себя в интимных местечках.

Через пару минут поймала в зеркале отражение собственных глаз, и короткого мгновения, на которое она заглянула в собственную душу, вполне хватило, чтобы устыдиться. Эми быстро надела фланелевую ночную рубашку.

«Что со мной не так? — спросила она себя. — Внутри я действительно плохая, как и говорит мама? Я — зло?»

В замешательстве преклонила колени около кровати, помолилась.

Четверть часа позже, откинув с кровати покрывало, увидела на подушке тарантула. Ахнула, отпрыгнула и только потом поняла, что тарантул резиновый. Устало вздохнула, положила «паука» в ящик прикроватного столика и забралась в постель.

Ее десятилетний братец, Джой, никогда не упускал случая разыграть ее. Обычно, попавшись на один из его трюков, она отправлялась искать озорника, притворялась, будто страшно разозлена, угрожала поколотить. Конечно же, она не могла причинить ему вреда. Слишком сильно любила. Но ее напускная злость была той частью игры, которая Джою нравилась больше всего. Все заканчивалось тем, что Эми ловила его и щекотала, пока Джой не обещал быть хорошим мальчиком.

Сейчас он точно лежал в кровати, скорее всего, не спал, несмотря на поздний час, ждал, когда же она ворвется к нему в комнату. Но этой ночью его ждало разочарование. У нее не было ни настроения, ни сил для их привычной игры.

Эми выключила свет.

Но заснуть не смогла.

Думала о Джерри Гэллоуэе. Она сказала ему правду, когда высмеивала его любовное мастерство. Оргазм она получала редко. Он был неуклюжим, невежественным, эгоистичным партнером. И при этом она подпускала его к своему телу вечер за вечером. Получала от этого минимум удовольствия, но позволяла использовать себя на полную катушку. Почему? Почему?