В это время входит в раздевалку Ислам Исламович своей танцующей походкой и улыбается, не вовремя главное.

— Жарко! — говорит он. — Хорошо!

Ему жарко, что ли?

А он ко мне совсем близко подошел и говорит:

— Ну как, жарко?

— Это вы мне? — спрашиваю.

— Ну и гадость мне попадается! — говорит.

— Это вы мне? — спрашиваю.

— И откуда мне такие попадаются? (Его любимое выражение.)

— Не беспокойтесь, — говорю, — больше вы меня не увидите!

Он чуть не взвыл:

— Все время мне такие попадаются!

— Отстаньте, — говорю, — от меня, я вас не трогаю, и вы меня не трогайте…

— Нет, буду трогать! — говорит.

Я считал, он меня за проигрыш ругает, а он, значит, понял, что я сбежать собираюсь, он к таким вещам тонкое чутье имел, вот за это он меня и ругал.

— Испугался, значит? Так? Да? Испугался?

— Ничего я не испугался, просто мне не нравится, когда мне морду бьют. Меня, простите, это не устраивает.

— А ты бы нагнулся, вот чудак!

Я зло на него посмотрел: издеваться надо мной нечего!

— Больше мне нагибаться не придется, — говорю.

— Ты серьезно задумал?

— Вы о чем?

— Бросать меня задумал?

— А вы при чем?

Он хлопнул кулаком о ладонь с силой (его любимый жест) и как заорет:

— Какого черта мне такие попадаются?! — Как будто у него горе какое, странный тоже! Фигура что надо, форменный тяжеловес, а голосок тоненький, полное несоответствие.

— Ну ладно, — говорю, — вы не волнуйтесь… Ведь я же проиграл, чего вам волноваться?

— Ну и балбес! — Ругаться он любил. — Охламон! Ну что тебе сказать? Ты имеешь человеческую голову или нет?

— Если я эти занятия продолжу, — сказал я, — башка моя вряд ли будет человеческой.

— Ну и балбес! — сказал он.

— Нечего оскорблять, — сказал я, — хватит! Не имеете права оскорблять!

Он сел рядом. Лицо у него было такое, словно он вот-вот умрет.

— Да кто же тебя оскорбляет, милый ты мой человек? Я тебя оскорбляю? Ну и балбес! Люблю ведь вас всех, дурья твоя голова. Болею за вас, как за сыновей родных. Свои ведь все… (Тоже его любимое — всех своими называть, в первый день занятий всех своими начал называть.) Свой крепкий коллектив, отважные ребята… — опять он заныл своим тоненьким голоском, заведет теперь эту шарманку надолго.

— Да ну вас. — Я махнул рукой. Голова у меня здорово гудела, все тело ныло, верхнюю губу потрогал — зверски она все-таки распухла.

А он обиделся, что рукой я на него махнул.

— Ты мне не махай! — говорит. — Тоже мне размахался! Там бы и махал…

И я снова рукой махнул — мол, отстань ты от меня, бога ради, неохота слушать.

Я думал, уйдет, а он мне в самое ухо шепотом:

— Талантливые ведь растут ребята…

— Это я талантливый?

— И правая-то у тебя от-лич-ная… — Он даже зажмурился.

— Ладно, — сказал я, — ладно. Была бы она у меня отличная, я бы не проиграл, вот что мне кажется…

— Вот так возишься, — сказал он своим плаксивым голосом, — полздоровья отдашь, а они у тебя вторую половину тоже забирают…

— Раз я проиграл… — начал я.

Он встал и вышел. Как мне показалось, на глаза даже слезы навернулись. От него вполне можно было такого ожидать. Расстроился. Мое дело: хочу — занимаюсь, хочу — не занимаюсь! Тоже мне!