Сикстинская мадонна подбежала ко мне, трясет перед моим носом указательным пальцем, кричит:

— Не слушайте его! Не слушайте его!

И ему:

— Пока не поздно! Пока не поздно!

— Бери мешок, болван! — орет Викентий Викторович уже возле дверей.

Я кидаюсь к мешку.

— Открой дверь, дура!

Викентий Викторович возится с замком, никак не может открыть.

— Молодой человек, оставьте мешок! — яростно грозит мне пальцем Сикстинская мадонна.

— Как хотите… — говорю.

— Он меня обманул! — орет она. — У него нет договоров ни с какими организациями, ему никто ничего не заказывал! Он меня обманул! Я не позволю! Он меня обманул!

— Отдай сейчас же ключ! — Прыжками Викентий Викторович подскакивает к ней. — Пошевеливайся, шляпа! — орет он мне.

— Между нами все кончено, слышишь?! — кричит Сикстинская мадонна.

Я снова берусь за мешок.

Викентий Викторович трясет Сикстинскую мадонну за плечи — похоже, вытряхивает из нее ключ.

— Оставь меня! — твердит она. — Оставь меня!

— Мы не должны опаздывать! Мы не должны опаздывать! — повторяет он в бешенстве, продолжая ее трясти.

Сикстинская мадонна вырывается, бежит на кухню. Что-то звенит, разбивается, хлопает дверца кухонного ящика — должно быть, ключ там, в ящике. Он своими козлиными прыжками несется за ней.

Сикстинская мадонна вихрем проносится мимо меня (я стою в дверях комнаты), открывает дверь и выбегает вон из квартиры.

Лицо у Викентия Викторовича как у лягушки, такое сравнение мне сразу в голову пришло, как на него глянул: глаза вытаращил, губы вперед вытянул судорожно, так что жилы на шее вздулись.

Смотрю на него, ничего понять не могу. Настоящий спектакль. Мало мне своих скандальчиков!

— Мешки! Мешки! — вдруг орет он не своим голосом. — Скорей мешки! Мы не должны опаздывать!

Мы волочим мешки вниз по лестнице, возвращаемся, берем еще по мешку.

Во дворе мотоцикл, укладываем мешки в коляску.

— Задержали нас! Она нас все-таки задержала! — твердит он злобно.

Почти вталкивает меня в коляску, я кое-как помещаюсь на мешках.

— Куда мы едем? — спрашиваю.

Он не отвечает.

Мы выскакиваем со двора, чуть не сбив прохожего у ворот, мчимся вниз по Буйнаковской улице, почти врезаемся в колонну демонстрантов. Люди разбегаются. Викентий Викторович соскакивает на землю.

— Руководителя колонны ко мне! — кричит он, поправляя сбившуюся набок шляпу. — Немедленно руководителя колонны ко мне!

— Я руководитель колонны, — отвечает, подбегая к нам, женщина с красной повязкой на рукаве.

— Отлично! Сколько у вас человек в колонне? Так. Все ясно. Вы слышали постановление, что все должны иметь значки?

Руководитель колонны молчит, она не слышала такого постановления.

— Так. Отлично. Все ясно. Очень плохо, что вы не слышали! Вот вам значки. Вовка, подай пачку! Раздать людям, собрать деньги. На обратном пути заедем.

— Будет сделано, товарищ!

— Действуйте, товарищ!

Мотор тарахтит, пробиваем себе дорогу дальше сквозь колонну.

Я приподнимаюсь в коляске, грандиозная картина перед глазами: море людское движется, колышется. Знамена горят на солнце, как костры. С улицы Коммунистической, с Ольгинской, с Базарной плывут колонны.