О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Может, вы и правы.
М а м а. Безусловно права.
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Володе привет от меня. Не забудьте. Он золотой человек. Мне ваша семья очень нравится.
М а м а. Это правда. Семья у нас хоть куда! Продать нечего…
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Нет, вы напрасно…
М а м а. Пусть будет напрасно. А что Гоша? Что он не зашел? Мне ваш Гоша нравится. Он такой энергичный!
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Наболтал он тогда. Он всегда болтает, болтает, потом говорит: «И зачем я тогда болтал?»
М а м а. Чего болтал?
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. По-вашему, он ничего не болтал? (Смеется). Вот видите, а он переживал.
М а м а. Что вы, Олимпиада Васильевна! Я просто вас не пойму. Вы меня расстраиваете…
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Зачем вам-то расстраиваться? Мне нужно расстраиваться. А вам нечего расстраиваться. Не забудьте привет Володе. Я очень прошу, не забудьте. И не расстраивайтесь…
М а м а. А вам-то чего расстраиваться, Олимпиада Васильевна?
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а (задумчиво). Когда началась война, мой Гоша отправил все вещи, всю мебель куда-то родным. Он боялся налетов. «Наш город будут бомбить в первый день!» — орал он. А вышло наоборот. Все вещи его там сгорели. Все шкафы разбомбили…
М а м а. Какая досада!
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Я не за вещи расстраиваюсь. Что мне вещи! Я за Гошу расстраиваюсь. Ну что за человек!
М а м а. Просто ошибся…
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Ошибся? Ах он ошибся? Она надевает перчатки.
— До свидания, Валентина Николаевна, — говорит она. — До свидания, дети. Привет от меня Володе.
28. Я ВСТРЕЧАЮ ДЯДЮ ГОШУ
Мы стояли на углу улицы. Дядя Гоша хлопал меня по плечу: — Вот так встреча! Давно не видать! Ты, Петро, не сердись, небось сердишься? Ты приходи. Я конфет дам.
— Я не сержусь, — говорю, — а конфет не хочу.
— Ну и не сердись. Мал еще сердиться. А я скоро, брат, катану!
— Как катанете?
— Не как, а куда. В бой, конечно, куда же еще! В бой пора, в бой! Ну как отец? Все воюет? Он боевой человек, боевой. Вояка! Ты письма-то пишешь отцу? Ты пиши ему письма. Отец ведь. Скажи: так, мол, и так, встретил Гошу… А мать как? Ничего, жива? Мда… Вот такие дела, а я скоро отправлюсь… Мы ведь с тобой мужчины. Защита отечества есть что? Есть священный долг. Не так ли? Мы понимать должны. А разве мы не понимаем? Мы все понимаем. И то, что отступают наши. И то, что германец давит. Когда я плавал на голубке «Куин Мери»…
— Это вы рассказывали, — говорю.
— Неужели рассказывал? Значит, запамятовал. Так вот. Долг есть долг. Мы должны выполнять свой долг. В бытность свою моряком помню случай… лианы, магнолии… то есть мы, значит, крепко застряли…
— Где застряли?
— Известно где, на мели, — где же можно застрять! — и ни с места. Тогда капитан говорит (старый волк был!): «Всю команду на мель!» — говорит. Ну, мы все вышли на мель. И стоим на мели. Все по горло в воде. А нужно сказать, вода — лед. «Толкать корабль!» — кричит капитан. И представьте себе, парень, мы взялись и поднажали как следует, и наш корабль пошел… Сила, брат коллектива! А если мы будем сидеть сложа руки, что будет? Что будет тогда, мой друг? Тем более если война. И защита отечества?