Вообще розыгрыш – особый жанр. Я лично к этому имею слабое отношение. Но об одном моем розыгрыше, связанном с Анатолием Эфросом, недавно вспомнил его сын Дима Крымов.*
* Когда папу выгоняли из Театра имени Ленинского комсомола и лишали этого счастья, ему разрешили взять с собой десять человек в Театр на Малой Бронной. И у нас в квартире на улице Горького много дней подряд творилось настоящее столпотворение: актеры приходили, составляли списки, просились, умоляли. Ширвиндт тоже приходил. Атмосфера была накаленная, состояние бури, которая разразилась совершенно неожиданно. Помню, как я смотрел из коридора и видел в щелочку огромную гору пальто на кресле. В какой-то вечер, когда все разошлись и дома остались мы одни – мама, папа и я, – вдруг раздался телефонный звонок. Трубку взяла мама и услышала: «Это квартира Эфроса? Мы за вами наблюдаем. Сейчас пятнадцать человек вышли из вашей квартиры». Разговор был такой, будто это звонят из милиции или КГБ. Вдруг мама по голосу узнала звонящего. «Шура», – сказала она и заплакала, потому что нервы были на пределе. А папа выхватил трубку и начал Ширвиндта сильно ругать: «Шура, что же ты делаешь?!» Это мне мама уже потом рассказывала. А у него юмор не отключался даже в такой ситуации.
Дмитрий Крымов // Театрал, июль 2019.
Розыгрыши всегда – на грани фола. Если они злые, несмешные и обидные, это уже не розыгрыши. Вспоминая трагическую историю нашего с Эфросом ухода из Театра имени Ленинского комсомола и эпизод, о котором пишет Дима, я сам постфактум сомневаюсь в целесообразности такой шутки. Более того, это был не единственный звонок в «штаб-квартиру» Эфроса. Как-то мы с Державиным из телефона-автомата позвонили Эфросу, трубку снял Валя Гафт, и я противным секретарским фальцетом спросил, кто у телефона, и сказал, что сейчас с ним будет говорить завотделом пропаганды и агитации ЦК КПСС. «Соединяю», – сказал я этим же фальцетом. Бархатным голосом Державин ласково спросил: «Валентин Иосифович, что у вас происходит?» «Спасибо за звонок, это такая честь! – завопил Гафт. – Мы должны срочно напрямую вам все объяснить». Державин сказал: «Не волнуйтесь, все решаемо. Завтра я жду вас с Дуровым в 10 утра. Запишите адрес». «Дайте карандаш, – крикнул Гафт кому-то, – одну секундочку, я записываю». – «Пишите: Малая Бронная, проходите мимо входа в театр, и там, в подворотне, около мусорных баков…» Гафт завопил: «Мишка, сука, убью!» На следующий день нас чуть не побили. Это был розыгрыш ниже пояса. Но по прошествии многих лет Эфрос признался, что наше безобразие стало некоторой разрядкой напряжения и, вероятно, имело какой-то смысл. А вообще, хочется крикнуть в никуда: «Оставьте гениев в покое!» Хотя если без гонений, то какой ты, в жопу, гений.
С Державиным мы вместе не только играли и разыгрывали, но и рыбачили – во всех уголках родины. Так, в еще относящейся тогда к родине Прибалтике в 1980-х годах мы поймали жереха на восемь с половиной килограммов. Это был один из самых больших уловов в нашей рыбацкой карьере. Второй случился, когда мы отдыхали в Доме творчества композиторов в Сортавале. Композиторы-рыбаки во главе с Книппером, Афанасьевым и Бойко трепетно охраняли свои «рыбацкие угодья» от случайных пришельцев. Мы с Державиным, композиторы даже не второго эшелона, попали туда только из-за державинской славы профессионального рыбака. Меня пустили с ним заодно. Об этом периоде вспоминала вдова дирижера Евгения Светланова Нина.*