Эшреф, понимая, что возражать бесцельно, молчала.

Тогда Нахид-ханум, ища, на ком бы еще ей сорвать гнев, накинулась на Эфет.

— А как твое платье, которое ты должна была сшить? Сшила, кончила?

Эфет, у которой от кашля ныла вся грудь, тихо ответила:

— Нет, ханум, иншаала, завтра закончу.

Окончательно разозлившись, Нахид-ханум закричала:

— Не знаю, кто это вам разрешил так своевольничать и делать только то, что вам вздумается?!

И с насмешкой прибавила:

— Если вы, ханум, раньше кем-то там были, так мне до этого дела нет! Здесь извольте повиноваться. Одной гордостью здесь не проживешь. Обед, ужин и одежду даром не дают. И вы извольте знать, что я и вы — прост...тки, и хлеб свой прост...цией зарабатываем.

Задыхаясь от оскорбления и кусая от гнева платок, Эфет ушла в комнату.

Но злость Нахид-ханум не утихла.

— Не понимаю, почему это в других домах полно кавалеров, а у меня никого нет, — ворчала она.

В это время из подвала высунулась голова кухарки. Она произнесла:

— Салам!

— Ненэ-Абджи! — крикнула ей Нахид-ханум, — ты что на ужин сделала, чтобы этим несчастным пожрать?

— Ничего нет. Только немножко шпината приготовила, но у Резы денег не было, и поэтому яиц я не взяла, так что шпинат без яиц.

Нахид-ханум сердито огрызнулась:

— Что-о? Не понимаю, что ты хочешь сказать! Шпинат сделала, а говоришь «ничего». Скажите пожалуйста! Шпинат — это ничего! Изволите ли видеть, она жалеет, что яиц не взяла. Ну, нет, Ненэ-джан, раз гостей нет, нечего и шпинат есть. Потуши печку и пошли Резу купить немного «хесрет-оль-мулюк», да дай им, и пусть они подавятся.

Слова — «хесрет-оль-мулюк» (речь шла о рубленой бараньей печенке и легком) и «подавятся» — еще звучали в воздухе, и кухарка не успела еще убраться в подвал, как в калитку с улицы сильно застучали.

— Не туши печь! — крикнула Нахид-ханум и в нетерпении сама побежала к калитке. Девушки быстро разошлись по комнатам, радуясь, что теперь им не придется есть взятый на улице отвратительный «хесрет-оль-мулюк».

Через минуту голос Нахид-ханум, сделавшийся нежным и приятным, говорил:

— Пожалуйте, пожалуйте, очень рады, покорнейше прошу!

И во двор вступили Сиавуш-Мирза и Мохаммед-Таги.

— Да, — важно говорил Мохаммед-Таги, — барин желали и раньше к вам пожаловать, но дела задерживали.

Нахид-ханум, делая улыбающееся лицо, отвечала:

— Ну, слава богу, слава богу, что теперь с делами покончили.

— Слава богу, — отозвался Сиавуш. — И полушутя, полусерьезно прибавил: — Но в прошлый раз вы не очень-то нас удовлетворили.

Нахид-ханум сначала было забеспокоилась, но тотчас же ответила:

— Зато уж сегодня я вас за тот раз вознагражу.

Она повела их в гостиную, то есть в ту комнату, где стояла мебель, зажгла лампу, пригласила их сесть и бросилась в кухню.

— Беги скорей за рисом, — ужинать, должно быть, здесь будут! Да смотри, намочи рис: если захотят плова, надо быстро сварить.

И опять она появилась в гостиной с той же улыбкой на лице.

— Что прикажете? Из напитков, может быть, что-нибудь?..

И Сиавуш-Мирза, забыв о том, в каком состоянии он был всего четверть часа тому назад от употребления в большом количестве этих самых напитков, величественно ответил: