Я обратилась к Шах-Баджи.

— Кроме этих часов и цепочки у меня нет ничего. Не можете ли вы продать их, чтобы я могла добраться до Тегерана?

Шах-Баджи тотчас поднялась, накинула чадру и отправилась на базар. К полудню она вернулась и сообщила, что за часы вместе с цепочкой дали десять туманов. По лицу ее видно было, что она не лжет. Приходилось благодарить «милых» исфаганцев, которые за часы, стоящие тридцать туманов, дают десять. Но делать было нечего.

Утром следующего дня в Тегеран отправлялся фургон с купеческим грузом. Попрощавшись с Шах-Баджи (причем она дала мне на дорогу узелок с котлетами и крепко меня поцеловала, а я обещала ей, что ее не забуду), я уселась в фургон, и часов в девять утра мы поехали.

Кроме меня, в фургоне были три женщины и двое мужчин. Две из этих женщин были жены ехавших с нами мужчин и только третья была одиночка, как и я. Понятно, что, пока те беседовали со своими мужьями, мы с ней разговорились. Сначала говорили просто так, о разных разностях, а потом пришел день, когда мы начали делиться друг с другом тем, что было на душе.

Такие фургоны-гари делают в день не больше шести-семи фарсахов. Ночи они проводят на привалах — мензелях. Таким образом, мы не могли рассчитывать добраться до Тегерана раньше, чем через пятнадцать-двадцать дней.

Спутница моя была маленькая, полная женщина, чрезвычайно смуглая, с толстыми, точно у негритянок, губами и маленькими глазками. По ее лицу было видно, что она прожила на свете не менее сорока лет. Было в ней что-то доброе, так что мы с ней быстро сошлись. И, беседуя с ней, я думала, что если я расскажу ей, что у меня на душе, для меня не будет ничего плохого. Но я ошиблась.

Как только она узнала, что со мной случилось, она сказала:

— Милая, я только тридцать дней, как из Тегерана. И жила я там на вашей улице, по соседству с твоим домом. Я кое-что слышала, только боюсь, что, когда ты об этом узнаешь, тебе будет неприятно. Впрочем, скрывать, пожалуй, еще хуже.

Я взволновалась. Но сейчас же сказала:

— Нет, нет, говори все, что знаешь!

И она сказала:

— Видишь ли, я служила там управительницей у одних важных господ, возле перекрестка Азиз-Хан. И там я слышала, будто твои отец и мать поклялись не пускать тебя домой, если ты вернешься в Тегеран.

Я подумала про себя: «Что же мне делать? Куда идти? К кому обратиться? Где найти близкого человека?». У меня не было никого, кто мог бы помочь мне и через кого я могла бы просить отца и мать простить мой грех, грех в котором я была не виновата.

Эта последняя новость произвела в моей душе такое смятение, что я была уверена, что очень скоро сойду с ума. Одним из признаков было то, что я уже начинала считать себя действительно распутной.

Тогда женщина сказала:

— А ты не горюй, не расстраивайся. Я тебя очень жалею. И вот что я тебе скажу: у меня в Тегеране есть молочная сестра, у которой там свой дом, и, вообще, она живет очень хорошо. Пока что я отвезу тебя к ней, ты отдохнешь, а через несколько деньков я уж сама отправлюсь к твоей матери и все дело ей тихонько расскажу и докажу, что ты не виновата.