— Это и есть твое испытание?
— Да. Пройдешь по этому мосту — узнаешь, где камень. Не этого ли ты хотел? Насколько я помню, ты говорил, что сделаешь все, лишь бы заполучить Сердце Леса. Неужели ты думаешь, что самый могущественный в мире амулет дастся в руки, кому ни попадя? Докажи, что ты достоин его.
Он знал, что сказать. Значит, вот оно — испытание. Только стоит ли того камень? Если я погибну, из-за него, мне уже никогда не отомстить за отца. Не спасти Куколку. Не… Да много чего «не». Но ведь я сам согласился на испытание. Сам, никто меня не вынуждал. И я был предупрежден, что оно может стоить мне жизни. Так почему же я пытаюсь врасти в скалу? Неужели я испугался смерти? Нет. Я ни разу не дрогнул, идя в атаку. Ни разу не спрятался за чью-нибудь спину. Ни разу не отступил с поля боя без команды. Я всегда дрался до конца, не считая врагов и не жалея себя. В чем же дело? Может быть, за годы войн я успел привыкнуть к мысли о возможной гибели в бою? Я слышал, что многие пехотинцы, покрытые шрамами ветераны, боятся вступать в бой на коне. Им кажется, что так их очень легко убить — ведь всадник отличная мишень. В то же время кавалеристы чувствуют себя неуютно без лошади — исчезает преимущество в массе и скорости, впечатление такое, что ты стал в три раза меньше. Каждый привыкает к мысли о той смерти, которая для него более вероятна. А другая, незнакомая смерть страшит. Выходит, моя смелость — это просто привычка к опасности. Причем к определенной опасности. На поле боя я храбрец, а перед пропастью — трус. Как ни горько признать это… И я готов отказаться от своей цели только из-за страха.
Так дело не пойдет. Есть вещи и поважнее моей жизни. Долг. Долг перед отцом и самим собой. Долг перед Куколкой, перед Марком Кривым, перед Быком, перед ребятами, которые попадут в мясорубку, если я не успею вовремя предупредить их о готовящемся сопротивлении. Неужто такая уж я дорожу своей жизнью, что готов предать всех и вся ради нее?
Как бы не так! Если я сейчас отступлю, остаток дней проведу презирая себя. Уж лучше умереть с чистой совестью, чем жить с замаранной.
— Ну так что, будешь жить там? — крикнул отшельник.
— Нет! Я иду к тебе!
— Ты делаешь это ради камня?
— Ради самого себя!
Я посмотрел на жердь. Она мелко дрожала. Будто не могла дождаться, когда же сбросит меня вниз. Ну и пусть. Она может увидеть в моих глазах сожаление. Но не страх.
Осторожно я сделал шаг вперед. Пропасть мгновенно разрослась до размеров океана. Я не видел противоположного края. Я видел только бездну. Бездну и тонкую деревяшку, уходящую в никуда.
Словно во сне я ступил на мост. И вдруг стих ветер, смолк шум бегущей по дну ущелья реки. От наступившей внезапно тишины заложило уши. Я слышал лишь тихое поскрипывание жерди и шкрябание подбитых гвоздями подошв по отполированному до блеска дереву.
Под ноги я не смотрел. Это было бесполезно. Как только я отошел на шаг от края, сразу понял, что до конца моста мне не дойти. Невозможно. Мост пружинил под ногами, раскачивался вверх-вниз, прогибался даже здесь, в самом начале. На середине он просто сбросит меня. Или сломается. Смотри не смотри — все равно ничего не сделаешь, когда упругое дерево вдруг подкинет вверх, а потом уйдет из-под ног. Поэтому я смотрел на старика. Тот тоже не сводил с меня глаз, будто хотел удержать меня одним взглядом от падения.