Так или иначе, но Алексей добился своего. Урожай из малоазиатских провинций хлынул на рынки и в пекарни Константинополя. Цены на продовольствие не рухнули, но заметно понизились. По столице поползли пересуды, мол, без императора государству никак нельзя. А тут такой замечательный кандидат, который носом водит. На трон его! Нечего лениться! Пусть правит! Под давлением воли народа Комнин был вынужден взвалить на себя бремя власти. Древние как мир политтехнологии в действии.

Все это понятно и вполне ожидаемо. Но к чему ему понадобился Михаил. Алексей ведь обещал не задействовать пограничников. Да и войны уже нет. Или он решил-таки использовать их возможности для коротких жалящих ударов? Вообще-то сотня даже серьезно подготовленных воинов это всего лишь сотня воинов, и картину кардинально они не изменят.

Или императору стало известно о телодвижениях Романова на Руси? А вот это крайне нежелательно. Потому как может быть больно. Очень больно. Конечно, Переяславль далеко. Но это ведь не значит, что он недосягаем и нет обмена информацией. У ромеев везде есть свои уши. Михаил не сомневался, что даже в станах половцев. Словом, могли Алексею доложить о делишках Михаила. Могли.

– Здравствуй, государь, – отвешивая долженствующий поклон, приветствовал он Комнина.

Тот факт, что император принимал его у себя в кабинете, был одновременно и хорошим и дурным знаком. С одной стороны, Романов вроде как по-прежнему является доверенным лицом Комнина. С другой – могло статься так, что он готовит очередную бяку, не подлежащую разглашению, почетную обязанность выполнения которой собирался возложить на пограничников. Это у него запросто.

– А вот и ты, мой друг. Как же мне не хватало твоих пограничников.

– Государь, но ты сам…

– Брось. Это я просто брюзжу. Наверное, всему виной императорские пурпурные одежды, которые старят даже такого молодого и полного сил, как я.

Что это? Уж не старое, как мир, – «сейчас как вдарю новым сапогом, через пять минут сдохнешь». Ну что же, если ему так-то уж хочется бахвалиться…

– Государь, я не вижу более достойного этих одеяний и престола, чем ты. И так думаю далеко не только я один. Твои подданные сами умоляли тебя взвалить на себя ответственность за судьбу государства и ромейского народа. Это тяжкая ноша. И она не может пройти бесследно. И это именно она довлеет над тобой. Однако я знаю, что в тебе достанет и сил и мудрости, чтобы вести империю к процветанию, а людей к благосостоянию.

– Ого! Мой верный воин превратился в царедворца, – вздернул бровь Алексей.

– Кто? Я? Государь, да какой из меня царедворец. Щит, меч и верный конь, вот и все, что я могу делать более или менее хорошо.

– А как же речь? Я, между прочим, оценил.

– Я ее нагло подслушал, пока шел к тебе по коридорам Большого дворца. Какой-то вельможа репетировал. А память у меня хорошая, ты сам знаешь.

– Боишься, что оставлю при себе? – склонившись, заговорщицки поинтересовался Комнин.

– Боюсь, – не стал отнекиваться Михаил. – Меня же здесь уже через месяц сожрут. Причем ты же уверишься в том, что я предатель, и велишь казнить. Меня не было в Константинополе четыре месяца, но я более чем уверен, что завистники все одно нашлись и решили влить тебе в уши яд. Так, на всякий случай. Чтобы у тебя и мысли не возникло благоволить мне. Задушить в зародыше всегда проще, чем управиться с окрепшим противником.